Глава четвёртая
Врачебная работа в Советской Армии

КОМАНДИР ЧАСТИ ПОДПОЛКОВНИК ДУНИН АЛЕКСАНДР АЛЕКСАНДРОВИЧ - ПРОФЕССИОНАЛ ВЫСОКОГО КЛАССА, АКАДЕМИК ВОЕННОГО ДЕЛА: ВОТ ОН

Вот, наконец, и начинается моя настоящая служба в Армии!

В чине лейтенанта и уже умудренный опытом войсковой жизни я прибыл в Добеле-П, побывал уже в медпункте и у кадровика. Теперь я задерживался перед дверью командира. Постучал и вошел. За столом сидел подполковник среднего роста с высоким лбом и чуть навыкате голубоватыми глазами. Он оторвался от бумаг, поднял голову и внимательно поглядел на меня. Я отрапортовал:

-            Товарищ подполковник! Лейтенант Волков прибыл в вверенную вам часть для прохождения военной службы!

-        Вот и хорошо. Надеюсь, в медпункте уже побывал?

-        Так точно!

-         Пошли, лейтенант, я тебе часть покажу. Это было что-то

новенькое. Такого мой опыт по крайней мере не знал.

-        Пошли, пошли, заодно я часть обойду. Так как тебя зовут? Саша? Проходи, Саша, вперед, проходи...

Мы быстро прошли по части, я моментально уразумел, где что - казармы, столовая, штаб, склады, танковые боксы... Все это должно стать для меня своим и родным, близким и повседневным...

Вот тут-то и началось.

Все мои представления об армии стали с ног на голову.

Я знал, что всякая кривая вокруг начальника короче всякой прямой. Знали это твердо и другие офицеры. Но не успели мы с Луниным остановиться, как к нам со всех сторон стали подходить военнослужащие. Через несколько минут Дунин стоял в тесном кругу.

Это был первый дунинский урок.

Прошло несколько месяцев. Я уже закончил дела, вышел из медпункта и решил постоять просто так на воздухе. Было около трех часов дня. Рабочий день офицера вообще был безразмерным, говорили, что офицер работает семь часов - с семи утра до семи вечера, а потом задерживается. Сзади раздался голос командира:

-       Саша, закончил дела?

Я был и остаюсь достаточно прямым человеком, чтобы называть вещи своими именами. Так и командиру я ответил то, что было:

-       Так точно, больных принял, пробу снял.

-        Ну и чего ты здесь стоишь? Иди домой, бери ружье и топай в лес отдыхать. Скоро нам достанется на орехи - впереди учения, тогда и повкалываем, как надо. Отдыхай. Набирайся сил...

Это был второй дунинский урок.

Учения шли полным ходом. Наша колонна вытянулась на проселочной дороге. Подлетела машина командира, Дунин выскочил и коротко бросил: офицеров ко мне. Через минуту вокруг него столпились все офицеры части. Дунин расстегнул планшет, достал и развернул карту.

-        Товарищи офицеры! Через полтора часа нам надо быть вот здесь. Время в обрез. Разрешаю идти на любых максимальных скоростях, но так, чтобы не очутиться в кювете. Вперед, время дорого.

Так мы и рванули. Колонна шла около 50 километров в час. Это было уму непостижимо. Обычно колонны двигались около 30-35 километров в час. Санитарная машина заваливалась на поворотах, а шофер радостно напевал. Пела и моя душа. Марш мы завершили на отлично.

Это был третий дунинский урок.

В части все было на местах, все делалось в срок, техника была в отличном состоянии. После учений солдаты тщательно чистили каждый трак у танка, так его драили, что такого больше в своей военной жизни я не видел.

Это был четвертый дунинский урок.

Только плохо мне потом было - где бы ни служил, все на Дунина мерил, его аршином измерял военные успехи и неудачи. Таких святых людей встречаешь в жизни не так уж часто... Дай Бог ему здоровья и всяческого благополучия... Дунин - это Русский офицер - Отец Солдату.

Я ОЧЕНЬ УСПЕШНО ВОЮЮ С КРЫСАМИ

Я зашел на территорию части. Перед штабом стоял командир части в окружении офицеров и солдат.

Тогда я не знал, что лично для меня это была самая красивая душевная картина за всю мою службу в армии. Такого командира, как наш Дунин, мало было любить, его надо было обожать и беспрекословно исполнять любое его пожелание.

Я подошел и втиснулся в дунинское окружение.

Дунин протянул мне руку, пожал ее и сказал:

-       Саша, может быть, глянешь наше подсобное хозяйство? Мне все больше и больше жалуются на крыс, от которых там прохода нет никому.

-       Посмотрю и все сделаю, товарищ ПОЛКОВНИК!

Последнее слово я произношу с акцентированием и личным

торжеством. Дунину только что досрочно'присвоили звание полковника. На мой взгляд, он заслуживал значительно большего, даже звания маршала. Он бы навел порядок и в танковых частях, и в армии.

-         Иди, и, пожалуйста, не забывай об охоте на уток. Помнишь, она у нас намечена на двадцатое? А я слышал, что твой Отец классный охотник. Если сможет, то пусть приезжает, я его официально приглашаю. Так, Саша, и передай.

-       Товарищ полковник...

Мой голос прервался из-за охвативших меня чувств благодарности.

-       Добро, Саша, добро...

Отходил я от Дунина со слезами на глазах и очень большой благодарностью в своей душе. До сих пор эта благодарность не прошла. Да и не пройдет у меня никогда!

В темпе я пошел на подсобное хозяйство. Жизнь меня научила великой и простой истине - хочешь что-нибудь сделать, так и делай это дело. Но не мечтай о том, что надо бы сделать.

Я стоял долго-долго и наблюдал.

Вокруг стоял тихий шелест от перебегающих туда-сюда крыс.

Привезли свиньям еду и стали раскладывать по длинным деревянным корытам. Крысы бежали впереди свиней и никого не боялись.

Сзади раздался голос зампотылу:

-       Вот ты где! А я тебя, лейтенант, по всей части ищу. Помоги, будь другом! Эти крысы уже не только корм жрут, до поросят добрались...

-      Если все исполните и сделаете, как скажу, то потом здесь крыс долго не будет...

-        Слушай, лейтенант, да я для такого дела ничего не пожалею! Говори, что надо сделать - все сделаем немедленно. Или что тебе потребуется - только скажи, все тебе достану. Ведь сам командир заинтересован!

-       У вас есть еще один свинарник?

-       Есть еще два, такие приблизительно, как этот... Там тоже крыс видимо-невидимо...

-       Сегодня переведите всех свиней отсюда полностью на другие свинарники. Мне нужно, чтобы крысы здесь проголодались, пусть этот простоит пару дней без свиней и подвоза корма.

-       Сделаем!

-       Завтра к вечеру мне нужен целый таз мясного фарша. Да не из

свежего мяса, а желательно немного с запашком...

-       Будет тебе таз фарша. Во сколько принести в санчасть?

-      После ужина. А дальше - мои дела - будете своих ненаглядных крыс собирать ящиками...

-       Так уж и ящиками...

Назавтра мы с санинструктором колдуем над фаршем. Заранее написали на отдельных листочках двести порядковых номеров от 1 до 200. Потом одели резиновые перчатки, я достал из сейфа крысид, отмерил порцию и сыпанул ее в таз: "Размешивай." Потом все аккуратно разложили в свинарнике. Уже на следующий день зампотылу мне радостно прокричал: "Ну, Волков, ты и даешь! Целых пять ящиков собрали!"

Потом аналогично обработали и остальные свинарники.

ОХОТА НА УТОК. МОЙ ОТЕЦ ПОКАЗЫВАЕТ КЛАСС В РЕАКЦИИ И СООБРАЖЕНИИ

Охота на уток была задумана с размахом. Зампотылу для начала выставил на стол около 20 бутылок водки, но Отец, Ду-нин и я пить отказались - нам была интересна сама охота. Часть "охотников" так и не поднялась из-за стола. Мы поднялись и разбрелись вокруг озера.

На вечерней зорьке лет был средний. В результате у меня вообще не было ни одной утки, у Дунина было 3 и у Отца были 3. У других охотников было по одной или, как у меня, - ничего. Мы возвращались уже глубокой ночью, было половина второго. Ехали в ГАЗ-69, Дунин сидел рядом с шофером, сзади сидел я, зампотылу и мой Отец.

Вдруг водитель резко затормозил и остановил машину. Перед нами через дорогу в свете фар нашей машины переходила огромная отара больших овец.

"Интересно, откуда здесь овцы, да такие большие и ночью?" - подумал я. Одновременно дверь со стороны, где сидел Отец, щелкнула, Отец выстрелил, и одна большая овца перевернулась. Задрыгала ногами. Только тогда мы сообразили, что это были дикие кабаны. Попрыгали с машины, забегали в темноте, включая Дунина, но куда там - их и след простыл.

- Как это я, - убивался Отец, - совсем реакции не осталось, успел только один патрон заложить...

Кабан лежал в машине и пах зверем.

Ночью мы с Отцом его свежевали. Третий номер дроби пробил его насквозь, но вся дробь застряла под шкурой с другой стороны от направления выстрела. Мы снимали шкуру, а дробь сыпалась и сыпалась.

Мы с Отцом устроили пир - это было у нас традицией.

Жарили печень, легкие, почки и запивали шампанским. Больше в то время у меня из выпивки ничего не было.

На следующий день Отец заставил меня сходить к Дунину домой отнести кабаний окорок. Дунин Отцу очень понравился, а он редко ошибался в людях.

Потом я часто вспоминал ту охоту. Как праздник...

До сих пор вижу переходящее дорогу большое стадо "овец".

В свете фар они были кругловатыми, и это, видимо, всех и сбило с толку. Я очень радовался за охотничий успех Отца. Мне вообще кажется, что человек обязан радоваться успеху другого. Так легче жить на белом свете. И чтобы такие праздники иногда возникали в жизни, надо любить друг друга.

Ничто не вечно под Луной, как любил повторять мой Отец.

Так не вечна была моя служба в Добеле-П. Меня переводили в Добеле-1 к полковнику Резнику. Если Дунин брал разворотли-востью, человечностью и умом, то Резник брал своей монументальностью. Один его вид вселял уверенность во что-то большое и основательное. Он таким и должен был быть, ибо командовал полком тяжелых танков. Таких тяжелых, что когда однажды наш танк врубил по паровозу, то выбил из-под него всю тележку, а сам остался, как новый, просто понадобилось нашим ребятам съездить за бутылкой, они и махнули на танке через переезд, чтобы танк обкатать. Обкатали здорово, шум был большой.

Мне предстояло работать со старшим врачом Кацером Рейн­гольдом Анатольевичем, который моргал и протирал свои очки. При этом он мне говорил: "Если кто будет спрашивать - я на территории". И шел к себе домой. У него была отличная семья, а жена - очень хороший оперирующий гинеколог в Добельской больнице. Я уже присматривался к больнице, чтобы оперировать.

Еще я должен был кратковременно встретиться с бывшим начальником медицинского пункта, но почему-то не ждал от этой встречи ничего хорошего. А медпункт мне приглянулся, я уже думал, что поеду на хутора и навезу кустиков всяких ягод. Многие хутора остались без хозяев...

"А ПОШЕЛ БЫ СО СВОИМИ ПРИКАЗАНИЯМИ ПОДАЛЬШЕ!" И ЭТО В АРМИИ!!!

Я уже знал, что из себя представляет прием - передача хозяйства медицинского пункта части. Тяжелая и нудная работа с бумагами и всякими завалящими вещами. Сопоставление этого учета с наличием для меня было страшней каторги. Но делать было нечего, именно к этому мы шли вместе с бывшим начальником медпункта. Предстояло не менее чем на неделю уйти из активной социальной жизни и заниматься одними бумагами. Бывший начальник сначала шагал впереди, потом сбился с шага и как-то странно засеменил рядом, затем стал отставать. "Неужели у него сплошные недостачи?"... Но мы же люди в конце концов... Спишем... - начало мелькать у меня в голове. Напряжение нарастало по мере приближения к входной двери медпункта, я это чувствовал всем своим нутром. "Господи, да он что - прячется за мою спину?" - мелькает в сознании, и я вхожу первым в медпункт.

Перед моим взором открывается одна из самых впечатляющих картин моей войсковой жизни.

Кажется, что я в Эрмитаже в зале картин Рубенса. И одна из его роскошных женщин-героинь облеклась во врачебный -медицинский халат, подоткнула полы халата так, что немыслимо оголила все, что только могла, и задом наперед наплывала на меня и на бывшего начальника, тесня нас и препирая к входной двери.

Я был уже достаточно опытен в вопросах военной жизни, чтобы знать, что все работники медпункта с точностью до секунды знали, когда раскроется дверь и появится новый начальник, то бишь я.

Так что "сцена у фонтана" давала богатую пищу для размышлений. Бывший начальник как-то сник, засуетился, несколько раз снял и вновь одел свою фуражку, потом по самой большой дуге обогнул то самое соблазнительное, что уборщица выставляла нам напоказ, и пискливо заговорил:

-        Уборку надо успевать делать в свое время!... Надо заранее приходить на работу!... Медпункт находится рядом со штабом дивизии, и это всех, в том числе уборщицу, ко многому обязывает...

Мне уже было ясно, что это лепет человека, который, используя свое служебное положение, спал с уборщицей. Но его власть кончается, вот она и провожает его с помпой, устраивая ему пышные похороны.

Бывший начальник еще что-то говорил...

Уборщица разогнулась, подчеркнуто приветливо и со значением улыбнулась мне, потом повернулась к бывшему начальнику, уперла руки в боки и громко произнесла:

-       А пошел бы ты со своими приказаниями подальше!

Ее румяное кукольное личико еще больше раскраснелось, кудряшечки-завлекалочки рассыпались по плечам, в самой прическе явно проступали следы воздействия медпунктовской перекиси.

Под халатом угадывались приличного размера груди, соски которых торчали, как пулеметы.

И все остальное было как надо.

Бывший начальник беспомощно топтался на месте.

..."Надо поскорее убрать его отсюда... Господи, какой позор... И это в армии!!!" - думал я про себя, а вслух спокойно произнес:

-      Пожалуй вы уже можете идти, капитан. Мелочи я решу без вас со старшим врачом части. Идите, капитан... Идите!

И он пошел с глаз моих долой.

Так началась моя служба в Добеле-1.

Потом подобных решений мне приходилось принимать все больше - я имею в виду быструю оценку обстановки и выбор оптимального варианта.

"ИШЬ БРЮХО РАЗРАСТИЛ... ВСТАНЬТЕ, ТОВАРИЩ ТОРОЛЕВ! ВОТ Я И ГОВОРЮ..."

Командир дивизии в чине генерала проводил разбор учений.

Он стоял, навалившись мощной фигурой на кафедру, пудовые кулаки все громче и громче постукивали по ней. Командир дивизии заводился. Наконец его голос зазвучал баритональным басом, и он стал говорить:

-         А, начпрод Торолев? Вместо того, чтобы вовремя кормить людей, опаздывает на 4 часа. Ишь брюхо разрастил... Встаньте, товарищ Торолев!

В зале клуба, наполненного офицерами дивизии, где-то в середине началось движение, и капитан Торолев встал. Он всегда был похож на жертву Бухенвальда. Все удивлялись - начпрод, а портупея первый номер обвисает, живот провален, скулы подведены. Сколько мы над ним подшучивали.

Встал наш Торолев, согнутый, как вопросительный знак. Стоит и смущается. А командир дивизии, как увидел его, так безо всякого перехода и продолжил:

-        Вот я и говорю: сам не ест и людям не дает! Меня поразил такой пируэт. Подвижен мужик, никакой тебе инерционности и не теряется ни в какой ситуации. Молодец!

Говорили, что наш командир дивизии, будучи полковником, в каждом сне видел себя генералом. В шкафу у него висел генеральский мундир, который он сшил уже давно и периодически примерял на себя. У него был какой-то друг в московских военных кругах. Однажды этот друг поддал, как следует, и в пьяном состоянии решил пошутить - позвонил к нам в дивизию и поздравил командира с присвоением ему звания генерала. Тот сходу в шкаф, китель на себя и бегом в дивизию. Дежурный увидал и как заорет:

-       Ди-ви-зияяяя! Смирно! Та-варищ ге-не-раллл!

И так далее, как положено, что происшествий никаких не случилось. Потом долго разбирались, шутник получил строгое взыскание, а китель командир дивизии так и не снял - присвоили ему генерала задним числом - ведь должность соответствовала.

С командиром дивизии у меня связана еще одна шутливая ситуация. Ему однажды при входе на территорию доложил не дежурный, а его помощник, нацмен, плохо говорящий по-русски. Его доклад завершился так:

-          ...происшествий не случилось, только один окна падал и

дребезги разбился...

Вот и гаркнул командир дивизии:

-       Срочно врача!

А таким врачом под руку подвернулся я. Бегут за мной и заставляют бежать за собой. Бежим рядом с каким-то посыльным, и я спрашиваю:

-       Что случилось?

-       Кто-то разбился насмерть.

-        Стой! - кричу я, - Вызывай санитарную машину с ящиком скорой помощи, а я бегу туда один.

Прибегаю в штаб, там непонятная суета, но все до одного показывают на казарму. Рванул я туда и спрашиваю:

-       Где разбившийся?

-       Какой разбившийся?!

-       Тот, о котором командиру дивизии докладывали!

-       Так то окно разбилось - упало с 3-го этажа и вдребезги! Все у нас целы и здоровы.

Внизу уже сигналила санитарная машина, бежали помощники с носилками и ящиком неотложной помощи. Медслужба сработала моментально.

Я вышел и поблагодарил за службу.

Каждого медика персонально.

В ответ звучало: "Служу Советскому Союзу!"

Точно по Уставу.

МОЕ ПРЕДСКАЗАНИЕ СБЫВАЕТСЯ ОЧЕНЬ БЫСТРО

Санитарную машину мне пришлось вызывать вторично - в медицинском пункте меня дожидался солдат срочной службы с болями в животе. Была классическая картина острого аппендицита с сухостью во рту и белым налетом на языке, болями в правой половине живота с симптомами раздражения брюшины. Хирургического больного я повез в медицинскую роту к хирургу Милославскому Владимиру Абрамовичу, который имел звание капитана и был старше меня на 6-8 лет...

На столе уже лежал солдат с острым аппендицитом, и Милос- лавский мыл руки перед операцией. Он глянул на меня своими коричневыми глазами и, улыбнувшись сквозь маску на лице, сказал:

-      Мой руки, посмотрим, что за кадры готовит академия.

Второй раз меня приглашать не пришлось.

На первой апендэктомии он оперировал, я ассистировал.

С момента, как Милославский провел тампоном с раствором йода по области будущей операции, я засек время. Операция была закончена ровно за десять минут. Без всякой спешки, с тщательной обработкой раны, которая была закрыта всего пятью швами. Это меня устраивало, так как я никогда не понимал хирургов, делающих на всякий случай километровые разрезы.

Я не удержался и сказал:

-      Ровно... 10 минут. С вашими руками надо работать в институте Склифосовского, а не а роте Шульмана.

-       Ты что - мне льстишь? Давай становись и оперируй.

Передо мной на столе лежал молодой солдат, на животе которого

не было ни жиринки, а мышцы еще не приобрели достаточную толщину. Я работал очень тщательно, но быстро. После того, как наложил последний - тоже пятый - шов, Милославский присвистнул от удивления:

-       Саша, ну ты и даешь - ровно 12 минут!

Всего в этот день было пять ургентных операций - настоящий навал из острых аппендицитов. Милославский показал класс и сделал операцию за 8 минут. Но я подумал про себя, что я в такие игры на скорость играть не намерен. Только я успел подумать, как на стол лег начальник физической подготовки дивизии. Он был заядлым футболистом, бывшим штангистом, и у него была настолько развита брюшная мускулатура - так называемый пресс, - что мы с Милославским буквально бурили слой нескончаемых мышц. Аппендикс был расположен под печенью, весь в спайках, и от начала до конца операции прошло более двух часов. Вот тебе и скорость.

Менее чем через год Милославский уже работал в институте Склифосовского и стал там одним из ведущих специалистов.

Наступали шестидесятые годы...

ШУТКА ДВИГАЕТ ИНТЕРЕСЫ И УБЫСТРЯЕТ ТОРГОВЛЮ

Мотоцикл начал чихать и перестал тянуть. Я соскочил с заднего сидения и начал его подталкивать в гору. Впереди был большой спуск, я опять вскочил на заднее сидение, охватил руками водителя, и мы помчались к дому. Так мне иногда удавалось прокатиться с ветерком на мотоцикле соседа-офицера, с которым у меня были дружеские отношения. Вечером я возвращался из части домой и увидел, что мотоцикл стоит в готовности у подъезда, а рядом с хозяином находится какой-то незнакомый тип. Они торговались: хозяин просил 1800 руб, а этот тип давал только 1660 рублей. Я постоял-постоял рядом, вижу, что они никакого внимания на меня не обращают. Тогда я и пошутил:

-         Слушай, как же так?! На той неделе я тебе давал за этот мотоцикл 2000 рублей, но ты не продал. Ну и что, если мы с тобой поссорились - это к делу не имеет отношения. При свидетеле заявляю, что иду за деньгами, и дело с концом.

Сказал и забыл, пошел к себе домой. Через несколько часов стук в дверь. Появляется хозяин мотоцикла и в руках у него... чего только нет: бутылки шампанского, какие-то свертки, колбаса- сервилат, коньяк и прочее.

-        Да, это тебе не на мотоцикле летать туда-сюда. Пришлось в город ехать на автобусе. Столько времени убил...

-       А где же мотоцикл?

-         Как где, ты не знаешь? Тебе-то лучше знать. Этот парень мытарил меня две недели, все приценивался и торговался, я хотел уже отдавать за 1600 рублей. Но сейчас мы на коне! 2200 рублей выложил как одну копейку. Ну, и умеешь ты продавать мотоциклы, никогда бы про тебя такого не подумал.

-       А все это сколько стоит? Давай в складчину...

-       Это все на разницу, чуть-чуть пришлось мне добавить и все. С тебя ни копейки, тебе сплошные благодарности. А то мой конь совсем перестал тянуть. Там, где раньше мы вдвоем заезжали в гору, теперь меня одного не вез. Да ладно, открывай шампанское, обмоем такой приятный факт!

-       Будешь еще покупать мотоцикл?

-         Что я - с ума спятил? Знаешь, чем все без исключения мотоциклисты кончают? Тебе должно быть это известно получше меня. Я себе зарок дал - продам мотоцикл и все, завязал с такими делами.

-        Давай в таком случае выпьем за шутку. Ведь это я просто пошутил...

ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ И ЖЕНСКОЕ ПРИВЕДЕНИЕ

Когда я приехал к месту службы из Добеле-2 в Добеле-1, то мне предложили на выбор несколько комнат. Звучало все это как-то странно и непонятно. Даже нелогично, с моей точки зрения:

-         Так... У нас сейчас в наличии есть 3 свободные комнаты... Ну эта... там, где стоит мебель, два окна и одна соседка... туда вы уж точно не пойдете... 24 квадратных метра... Потом 13 метров без мебели... и 12 метров... там слишком сыро... Так вы куда-в 12 или в 13?

-       Ни туда, ни сюда. А в коммуналку, где мебель и 24 метра.

-Да вы что?...

-       Да ничего. Соседку как-нибудь выдержу.

-       Хм... Соседка там вполне нормальная...

-       Там что - сыро?

-       Да нет... В общем как вы пожелаете... Своя рука владыка...

-       Так давайте ключи.

-       Берите! А кто возражает?! Вот они!...

Честно говоря, я слегка опасался подвоха со стороны своей соседки. Дни проходили за днями, но ничего плохого с ее стороны я не замечал. Больше того, она мне очень нравилась своей жизнерадостностью, своим отношением к мужу и детям. Женщина была работящей, за словом в карман не лезла - меня это ничуть не страшило, я тоже мог поговорить на любую тему как угодно, но все- таки предпочитал вежливо и доброжелательно.

Как-то вечером в мою дверь раздался стук.

-       Входите, пожалуйста, - сказал я. Вошла соседка.

Она закрыла дверь так, как закрывают ее, когда хотят доверительно поговорить друг с другом.

-       Саша, ты чего сторонишься меня? Неужели я такая страшная? Или, наверное, уже слишком старая...

-       Да вроде нет... Все нормально... Только не хочу вам докучать на кухне - у вас целая семья, я же пойду в столовую и покушаю. Да еще мне каждый день эту пробу снимать...

-        Завтра, Саша, у меня день рождения. Ровно 37 стукнуло. Как одна копейка. Старуха совсем... ты как сосед приходи за общий стол, а то неудобно людей будет. Ведь уже столько прожили бок о бок. Так я жду?

-       Обязательно буду, - обрадовался я и улыбнулся.

Соседка уже собиралась выйти, но моя улыбка ее заставила остановиться. Она опять повернулась ко мне и с интересом задала мне странный, с моей точки зрения, вопрос:

-       Саша, ты что - до сих пор ничего не знаешь?

-       Нет... А что я такого не знаю?

-       Ну о тех, кто жил в этой комнате до тебя... раньше...

-       Слышал, что жил здесь автомобилист и уехал...

-       А про его жену ничего не слышал?

-      Ничего...

-        Короче говоря - она была очень ревнивая. Ревновала своего мужа ко всем на свете и устраивала ему сцены. А ему это поднадоело, и он все больше в части сшивался. Домой приходил только после обеда, часам так к пяти. Вот видишь это окно, из которого можно наблюдать за воротами в часть? Так она днями сидела и наблюдала за ним. Потом долго придумывала и решила ему доказать свою "любовь". Это она со своей подругой все советовалась, а та сейчас отказывается. Да я ведь знаю доподлинно - все здесь через стены слышно. Они обе придумали вот что. Как только он появится в воротах, она кладет на стол заранее приготовленное письмо "Из-за любви к тебе!" и сама быстренько вешается на его гражданском галстуке в шкафу. Он, по их замыслу, освобождает ее из петли, читает записку и начинает ее вновь без памяти любить. Только он не пришел вовремя, а задержался по дороге. Вот она и повесилась... ужас-то какой... Тебе здесь привидения не видятся в этой комнате? Женские?

-       Да вроде нет.

ЗДРАВЫЙ СМЫСЛ ВО ГЛАВЕ ВСЕГО

Вот оно - главное событие года, ради которого проходили многомесячные тренировки с личным составом и с имуществом медпункта.

Несчетное количество раз я вывозил медицинский пункт в лес. Вначале на территории части отрабатывалась загрузка транспорта.

Каждый санитар, фельдшер и врач знали свой круг обязанностей.

Все вместе и каждый по отдельности умел загрузить машину.

Все дружно наваливались на палатки и ставили их в рекордное время. Мне практически оставалось выбрать высокое, сухое и солнечное место - все остальное шло "автоматом" - подъезжали машины, выгружались большие зеленые деревянные ящики с красными крестами в центре, из кузовов дружно выбрасывались тюки палаток. Прямо на глазах как грибы после дождя вырастали палатки УСБ и УСТ, и внутри них развертывались функциональные подразделения боевого полкового медицинского пункта - приемо- сортировочные, площадка для обработки транспорта, хирургическое отделение, терапевтическое, чуть в стороне парочка изоляторов и, наконец, эвакуационное отделение. Каждый знал свою роль. Разворачивались быстро и по-деловому без толкотни и криков, без суеты и перебранок. Я научил персонал всего нескольким основным позициям: во-первых, чем быстрее сделаем дело, тем больше потом будем отдыхать.

И - самое главное - во-вторых.

Азы военно-полевой хирургии говорили о том, что в первую очередь надо оказывать помощь молчаливым раненым. Если человек молчит - дело плохо. Таких раненых надо обслуживать в первую очередь и немедленно. Это в моем медпункте усвоили все - от рядового до офицера.

Практически мне было достаточно двух часов для полного боевого развертывания своего подразделения. При этом все "работало", и даже дорожки между палатками были посыпаны желтым песочком. Все были в белоснежных халатах, медсестры даже успевали подкрасить губы и слегка выставить из-под шапочек свои кудряшки.

Сегодня я стоял в стороне и просто наблюдал.

Раз в году это можно было себе позволить.

Мимо бегом тянули провод полевого телефона связисты.

-- Доктор, куда вам телефон?... - пропели они нежными голосами.

-       Ставьте в приемо-сортировочную, а там потом разберемся!

Я был напряжен как струна. Сейчас пожалует высокое начальство.

-          Товарищ старший лейтенант! Идут! Идут! - прокричала медсестра.

-       По палаткам! Всем на свои места! Санитары понесли раненых! Не отвлекаться! Заниматься только своими делами! Спокойнее! - отдал я последние указания.

Медицинский пункт полка заработал на полную мощь.

Начали подходить машины с ранеными и пораженными.

Санитары забегали с носилками между палатками.

Работал радиологический пост контроля.

Жужжал электрокардиограф.

Раненые делились на потоки. Часть оставалась в палатках, часть шла транзитом через медпункт. С одной стороны подъезжала дивизионная техника, с другой стороны отъезжала полковая.

Красиво работали. Загляденье. Жаль, что приходится отрываться.

На меня океанской волной накатывала генеральская свита, в самом центре которой шел московский генерал. Еще мгновение и...

-           Вам, старший лейтенант, вводная, - генерал коротким жестом остановил двух санитаров, проносящих мимо носилки с "раненым".

-       Есть, товарищ генерал!

-          У раненого открытая мозговая травма, пульсирует мозг, вскрыта грудная клетка, открытый пневмоторакс, множественные проникающие раны в полость живота, Чейн-Стоксово дыхание, зрачки не реагируют на свет... Ваши действия? Что будете делать, старший лейтинант?

-       Ничего!... Раненый умер, товарищ генерал.

Вокруг стало тихо-тихо. Все затаили дыхание и ждали реакции генерала. Генерал внимательно глянул мне в глаза, окинул взором все вокруг и сказал: "Молодец, старший лейтенант". И, не останавливаясь больше, пошел дальше.

Я, КАК НОЖ СКВОЗЬ МАСЛО, ПРОНИКАЮ НА СВЕРХСЕКРЕТНЫЙ ОБЪЕКТ

На мне были офицерские темносиние галифе, сверху коричневая гражданская тужурка, под которой мою талию опоясывал патронташ. В руках у меня было мое любимое ружье Симеон 16 калибра. Я шел по лесу, выходя на поле. Здесь наверняка должны быть зайцы.

Я охотился.

Это было самым большим развлечением в Добеле-П.

Вернее, я забрел туда, куда еще никогда не заходил.

Передо мной вдруг возник забор из колючей железной проволоки. Я не успел придать значения этой необычной информации, как из-под куста выпрыгнул и поскакал заяц, уходя от меня в сторону колючей проволоки. Я сдуплетил, заяц присел, вновь вскочил и медленными прыжками пересек забор. Я одновременно разломил ружье, достал два патрона третьего номера дроби и бежал за зайцем.

-       Доктор, доктор, сюда, сюда!

День был воскресный, все работы кругом свернуты, на постах остались одни только часовые. Навстречу мне бежал солдат с автоматом за плечами, он раздвинул колючую проволоку и проговорил:

-       Скорее! Скорее!

Я нырнул в отверстие, заряжая и захлопывая ружье и устремился за бегущим зайцем. Но через метров 50 передо мной вновь возникла стена из колючей проволоки. Сзади раздался крик:

-       Вася! Вася! Скорее открой доктору вход, иначе заяц убежит!

Навстречу мне вновь бежал уже второй часовой из внутреннего

кольца охраны и таким же образом, поднимая верхнюю проволоку и оттягивая нижнюю еще ниже, открывал мне вход

дальше.

Я миновал и этот забор, вскинул ружье, выстрелил, и заяц

затих. Взяв зайца за задние ноги, я его высоко поднял и прокричал:

- Готов!

Далее все шло в обратном порядке - сначала один солдат из внутренней охраны поднял мне проволоку и пропустил, потом другой из внешней охраны выпустил меня наружу. Я попрощался с ними и пригласил приходить в медпункт. С солдатами у меня никогда не было проблем, мы всегда находили общий язык - я понимал их, а они понимали меня.

Честно говоря, кроме зайца я там ничего и не разглядывал, поэтому так ничего и не могу толкового рассказать.

Но потом упорно ходили слухи, что после окончания строительства этого сверхсекретного объекта, на него приехала госкомиссия и приняла объект. Комиссия убыла с объекта немедленно даже без традиционного торжественного обеда, чем немало всех удивила. Но это удивление еще больше возросло тогда, когда прибыла настоящая приемная комиссия. А той уже и след простыл.

Но это все слухи.

Тогда вообще любили поговорить. Шепотом. На ухо друг другу.

Я никогда не передавал таких слухов.

Жизнь меня научила очень многому, в том числе и взвешенному подходу к передаче информации. Я четко знал - если я этого никому не говорил, то очень трудно доказать обратное.

Но сейчас могу, наконец, рассказать, что я тоже побывал на том тогда еще совершенно секретном объекте. А заяц был вкусным.

Отсутствием аппетита никто вокруг меня не страдал. Тем более, что я нашпиговал его салом с чесноком и долго запекал в коробе. Приготовленный таким образом заяц таял во рту...

ДО СИХ ПОР НЕ ПОНИМАЮ, В ЧЕМ ТАКОМ ОН ТАК СИЛЬНО ПРОВИНИЛСЯ

Жил-был в нашей воинской части офицер. Имел чин капитана, был очень исполнительным и послушным. Начальство всегда его ставило в пример. Больше всего на свете этот офицер боялся своей жены. Жена у него отбирала зарплату, жена что-то ему разрешала, что-то запрещала-в общем, держала в ежовых рукавицах.

В то время у всех офицеров были проездные документы, по которым можно было раз в году проехаться в отпуск куда хочешь, хоть на край света в пределах СССР туда и обратно. Чем дальше едешь, тем больше тебе дают отпуск. Чем дольше отпуск, тем больше прожиточных-отпускных. Но это, так сказать, по ходу рассказа.

Собрался наш офицер на отдых по путевке в Сочи. Путевка ему тоже бесплатная.

Тут и пошел слух среди офицеров, что дела у него плохи: его сосед утверждал, что сам слышал, как жена того офицера вслух рассчитывала, сколько ему надо на все-про все. Билет бесплатен туда и обратно. Восемь дней дороги туда-обратно со всякими пересадками, умножаем на 20 копеек на чай, получаем, что на дорогу достаточно 2 рубля. Дальше. О такси и не думай. На автобусах поездишь. Туда-обратно по 3 рубля, итого шесть рублей. Прибавим 2 рубля на всякий случай - получи 10 рублей к своей путевке и проездным документам - и достаточно с тебя.

Думали ему складчину устроить, но уехал сердечный, так ни с кем и не попрощавшись.

Основные события развернулись после его приезда.

Шум начался неимоверный.

Он вернулся домой с тремя большими чемоданами шмоток.

Привез себе несколько костюмов, десяток рубашек, новые туфли, шляпу, нижнее японское белье, зонтик, фотоаппарат, различных марочных вин - "Черные глаза", "Мускат прасковейский", "Мускат 1934 года" и так далее. Жене он привез шубу, шаль, сапоги, несколько отрезов, модельные туфли на специальных каблуках, нижнее белье с такими трусиками, что ахнешь. Все это венчал детский велосипед для сына.

Приехал он отдохнувший, счастливый, загоревший и улыбчивый.

А жена со страшным скандалом выставила его за дверь и долго выбрасывала со второго этажа прямо из окна все эти вещи. Отсюда и такой перечень со слов соседок.

Последним полетел через окно двухколесный велосипед.

До сих пор не понимаю, в чем таком он так сильно провинился. Чудеса.

СО МНОЙ ТАКИЕ ШТУЧКИ НИКОГДА НЕ ПРОХОДЯТ. НЕ ЛЮБЛЮ НАГЛЕЦОВ

Я прибыл в войсковую часть 33469, она же 13-й полк, она же мотострелковый полк 24-й танковой дивизии. Прибыл я на должность старшего врача полка - начальника объединенного гарнизонного медпункта. Часть стоит на зимних квартирах в Риге напротив ТЭЦ, на лето выезжает в район Адажи.

В моей власти теперь находилось огромное хозяйство с медпунктом, "НЗ" и имуществом на случай военных действий, когда на базе нашего полка должны были развертываться и другие военные части.

Одних подчиненных было более 40 человек.

Косвенно мне должен был подчиняться подполковник Фаин, с которым я уже познакомился и который шокировал меня высказываниями о дизентерийном больном. "Дизентерийный больной серст, как муха, - промолвил глубокомысленно Фаин, - часто, но мало... "

Здесь же мне должен был подчиняться майор Фурман, которого я знал еще по Добеле. Майор Фурман давал свои советы молодым врачам: "Пишите не "эспирини", а "саликулици" - так легче запомнить, где ставить игрек."

Здесь была еще одна интересная фигура - некий майор мед- службы, который 12 лет подряд писал диссертацию на какую-то сложную неврологическую тему. С ним почему-то я мысленно связывал героя "12 стульев и золотого теленка" Альхена.

Я вступил в медицинский пункт. Это было кирпичное строение начала века в два этажа и с огромным подвалом. На первом этаже располагались кабинеты старшего врача, перевязочная, операционная, зубной кабинет, приемная и лаборатория. На втором этаже была аптека и палаты для больных.

Лестничный пролет был широким и пологим.

На нем меня и поджидал основной сюрприз.

Я поднимался вверх, а за мной следовали подчиненные - начальник медпункта Костя Ляшенко, военные и гражданские врачи, старшина медпункта Пчелкин, несколько сестер и санитаров. Я достиг уже поворота лестницы, когда на верхнем пролете лестницы возникла странная личность. На округлом лице сияла сакраментальная улыбка, усики были колечками закручены вверх, в закатанных до локтя рукавах халата, но с торчащими из под них рукавами пиджака. Фигура держала 20-литровую стеклянную бутыль так, как будто прямо сейчас швырнет мне ею прямо в лицо.

Я насторожился и мгновенно собрался.

Полная голубоватой прозрачной жидкости бутыль вылетела из рук стоящего наверху человека и обрушилась передо мной на ступеньки, потом водопад осколков и содержимого срикошети-ровал на меня.

Я сделал пируэт в воздухе и ушел в сторону от этой неожиданности. Теперь я уже четко знал, что в бутыли была вода и немного спирта.

Среди всеобщней недоуменной тишины и нагловатой улыбки, излучаемой на меня сверху, я сказал деловым и обычным голосом:

-       Всем зайти в кабинет старшего врача. А вы, - уже я смотрел прямо в глаза начальнику аптеки, - следуйте за мной. И пошел в аптеку.

И подумал про себя: "Рано торжествуешь, уважаемый!"

Со скрытым торжеством начальник аптеки "проявился":

-         Вот и началась ваша служба в Риге. Добро пожаловать... Только придется списывать 20 килограмм спирта...

-        Со мной такие штучки никогда не проходят. Самое большое, что я вам подпишу - это акт на поллитра спирта, который вы влили для запаха. И больше никогда при мне не путайте килограммы с литрами. Я бы не хотел начинать с вашего увольнения. Это было бы нелогично - моя работа, как вы сказали, началась, а ваша должна заканчиваться. Но она закончится моментально, если подобное повторится. Я сейчас буду проводить совещание. Через полчаса представьте мне акт на списание поллитра спирта. На этом считаю инцидент законченным.

Ровно через полчаса начальник аптеки положил передо мной акт в трех экземплярах на списание поллитра спирта. Жизнь шла своим чередом.

ЧТО МЕНЯ СПАСЛО - ДО СИХ ПОР НЕ ПОНИМАЮ...

В медпункте у меня находился молодой солдат с приступом острого аппендицита. Я уже встречался с такими чрезвычайно опасными вариантами, когда вначале во время осмотра клиническая картина состоит из одних ярких симптомов, а потом начинает затухать. Здесь, как в лотерее, как повезет: или - или. Или приступ заканчивается, или наступает деструкция, и аппендицит становится гангренозным. Я лично считал, что здесь гангренозный аппендицит. Но практика показывала, что вполне достаточно ставить диагноз "острый аппендицит" - так оно вернее и спокойнее. Поэтому я вызвал санитарную машину. Было слышно, как машина подошла и остановилась около санчасти. Потом вдруг мотор взревел, и, судя по звуку, машина пошла на КПП.

Я вскочил и, как был в халате, бросился за машиной.

Догнал ее уже тогда, когда ворота перед ней распахивались...

Я подбежал к кабинке со стороны шофера.

-        Ты что, с ума сошел?! У нас острый больной! Немедленно назад!

Шофер делал на меня глазами и молчал.

За шофером важно сидел замполит. Его тяжелое и лоснящееся лицо лениво повернулось ко мне.

-       Есть дела и поважнее...

-       Что за дела?! - я начинал "сходить с катушек" и превращаться в разъяренного и ничего не соображающего быка. Поэтому, не задумываясь о последствиях, обежал машину и открыл боковую дверцу. В машине лежали аккуратно сложенные дрова, почти до самой крыши салона.

-       Выгружай к такой-то матери!

-       А я приказываю - вперед!

-       Выгружай!..

Но шофер еще раз сделал на меня глазами - вроде бы "я тут ни при чем", дал по газу, и машина выскочила за пределы части.

В голове вспыхивали зарницы, и все время звучал голос замполита:

-        Есть дела поважнее... Подождет твой больной... Понимать надо...

Я прыжками бросился в штаб.

Рывком и без всякого стука открыл дверь в кабинет командира.

Влетел туда вихрем и стал напротив стола.

Командир части подполковник Юдин сидел и работал за столом.

Он поднял на меня свои ярко-голубые глаза и стал смотреть с очень большим интересом.

Немой сцены не получилось, так как я во весь голос высказал все - и о больном, и о дровах, и о машине, и о замполите. О последнем я говорил, демонстрируя все свои худшие качества. Я сказал, что он бездельник и вор. Я сказал, что он бессовестный человек. Я сказал, что никто не имеет права использовать свое служебное положение в своих корыстных целях. Я сказал, что он вообще бесполезная личность для части.

Юдин смотрел мне прямо в глаза и молчал.

Пронзительно смотрел.

И взгляд его был дружественен.

Поэтому я стал остывать.

И замолчал.

-       Пожалуйста, доктор, возьмите мою машину. На командирской тоже можно отвезти больного. Я сейчас распоряжусь и думаю, что на этом инцидент будет полностью исчерпан. А с замполитом я поговорю сам лично. Так что там у вашего срочного больного?

-       Острый аппендицит, товарищ подполковник.

-        Ну ничего, времени прошло не так уж и много. Поезжайте и не торопитесь - держите машину столько, сколько вам потребуется. Мой шофер потом отвезет вас домой. Обратно он приедет сам - он у меня хороший парень.

-       Разрешите идти?

-       Идите, всего доброго...

На следующий день в часть прибыла комиссия. Среди высокого начальства был и Дунин, мой первый командир. Он обнял меня на плацу: "Ну, как тебе, Саша, служится? Трудишься?"... Сзади выглядывала морда нашего замполита...

"БЫТЬ ТЕБЕ БОЛЬШИМ НАЧАЛЬНИКОМ..."

Так вечно начинает разговоры со мной Яков Моисеевич Терушкин, заслуженный терапевт Латвийской ССР, полковник мед- службы и консультант окружного рижского военного госпиталя.

Сюда я прихожу в свободное от работы время и участвую в операциях. Часто дежурю ночами. Так что знаю всех ведущих хирургов госпиталя. Мы с Терушкиным останавливаемся поболтать. Он одевает на свою блестящую голую голову, напоминающую яйцо, фуражку и выходит из госпиталя. Я всегда его провожаю: Яков Моисеевич смотрит на меня яркими молодыми глазами и, шаркая старчески ногами, говорит: "Ох, Волков, Волков, быть тебе начальником Це-Ве-Ме-У." В то время было принято говорить более грубо: ЦэВэМэУ, то есть Центральное Военное Медицинское Управление. Я отвечаю всегда одно и то же: "Мне это не нужно, Яков Моисеевич! Как-нибудь проживу без вашего ЦВМУ!" Как ни странно, но мы с ним дружим, испытывая друг к другу большую симпатию. Порой мне кажется, что он ВИДИТ - слишком яркий и пронзительный взгляд - такой, как у Леона Абгаровича Орбели. Но это остается для меня тайной... До поры, до времени...

В госпитале работает целая когорта прекрасных хирургов - Ковалев, Белоусов, Огиенко, Харламов, Калашников - все они не уступают ведущим хирургам Военно-Медицинской академии.

Есть чему поучиться.

Больше всего я учусь у Огиенко.

С ним мне приходится оперировать очень сложных хирургических больных. Например, мы оперировали больше четырех часов подряд сложный "трехлодыжечный перелом" у латышской писательницы Анны Саксе. Это была очень толстая и тяжелая бабища, которая прыгнула на одну ногу и сама себе продавила стопу. Стопа не выдержала огромной импульсной нагрузки и развалилась, а затем разлетелись вдребезги концы большебер-цовой и малоберцовой костей. Операция прошла успешно, послеоперационный период был гладким, и функции ноги более-менее восстановились.

Иногда по ночам я оперирую с Калашниковым. Я понимаю, что во мне он видит прежде всего человека, который будет без претензий выполнять черновую работу, особенно записывать в операционный журнал. Но вида не подаю. Как учитель Огиенко неизмеримо выше Калашникова. У Калашникова в отделении есть санитарка весом 132 килограмма. Я ей часто советую самые "модные" средства для похудения. В частности, тогда был весьма популярен грацидин. Санитарка принимала его в лошадиных дозах в течение месяца и убавила в весе ровно на один килограмм. Ночью сразу после операции мы, двое хирургов, брали оперированного на руки и клали на каталку. Санитарка часто подходила, отодвигала нас своим торсом в стороны - "Отойдите и не мешайтесь, мальчики!" - и легко, как пушинку, переносила больного.

Как-то на операции у меня уж слишком "выперла" моя мистика. Я оперировал гангренозный аппендицит. В брюшной полости уже был выпот. Я все тщательно отсосал, промыл антибиотиками и после получения "разрешения" зашил рану наглухо без всяких там выпускников. Мне начали читать мораль - выступал, и вполне справедливо, - сам начальник отделения Калашников. А я ответил в несвойственной мне жесткой манере:

"Конечно, формально вы правы. Но что сейчас-то говорить! Подождите день-другой, вот тогда и ясно будет - карать или помиловать! " Мой больной уже через четыре дня начал ходить, шов был настоящим загляденьем. Но между нами уже пробежала черная кошка. Мне казалось, что по справедливости за этого больного в мой адрес можно сказать пару добрых слов, но ничего такого я так и не дождался.

В госпитале начинают оперировать на сердце.

Идет первая операция, где ведущим хирургом выступает Харламов. В какой-то момент он теряется и уже не может продолжать. Его плечом оттирает Белоусов и заканчивает операцию сам.

Слава богу, что у меня был этот госпиталь...

ОБМОРОК СТАРОЙ ДЕВЫ

В объединенном гарнизонном медицинском пункте в Риге у меня было много всяческим забот и хлопот с персоналом.

Я мирил огромного фельдшера-капитана с его женой. Они приехали из Германии и попали в условия казармы.

Я занимался вторым аптекарем-наркоманом, которому было достаточно выпить глоток пива, чтобы стать вдребезги пьяным.

Как-то я в стеклянную дверь лаборатории увидел, как моя лаборантка прямо из пробирки пьет маленькими глоточками эфир. Я вошел, взял ее нежно под руку и повел. Вначале она говорила нормально, но когда мы прошли шагов двадцать, язык ее перестал поворачиваться во рту. Так я ее и вел через всю часть на выход, потом вывел ее за КПП, у нее язык вдруг провернулся, и она издала членораздельный звук. Тогда я остановился и сказал: "Дальше вы, уважаемая, пойдете одна. И идите себе, и идите... Чтобы вас я больше здесь не видел! Трудовую книжку заберете из штаба!"

Но больше всего меня "доставала" старшая сестра медпункта. Она была старой девой, но по внешнему виду не укладывалась у меня в эту благородную категорию людей. Большие коричневые глаза напоминали мне коровьи - такие же грустные и с поволокой. Но больше всего на свете она любила "постучать" на ближнего. Не успевал я зайти в медпункт, как она была тут как тут и докладывала, что на втором этаже в палате смята кровать, что на одеяле имеются странные пятна, что... что... что... что... Я всегда обещал с этим разобраться и спешил от нее отделаться.

В это время произошло знаменательное событие, которое совпало с тем не менее знаменитым для медпункта ее обмороком. Я шел по территории части, когда в штабе со второго этажа раздался крик: "Доктор! Доктор! Скорее сюда!" Я бросился на крик чисто профессионально через несколько ступенек. Несколько офицеров в напряженных позах расположились вокруг радиоприемника. Один встретил меня придыханием: "Наш человек в космосе! Гагарин! Старший лейтенант Гагарин! Доктор, представляешь, какое событие!"

У всех появился повод выпить. Но у меня в тот раз было очень много работы с амбулаторным приемом, с плановыми больными, с консультациями в поликлинике, с посещением своих больных в госпитале.

В медпункте начала работать молодая и неопытная медсестра. Я ее учил делать инъекции. Сначала на подушке. Потом на солдатских попках, в верхний наружный квадрант. Затем мы перешли на внутривенные. На удивление всем Марина сделала внутривенную инъекцию с первой попытки и уже все остальные внутривенные делала спокойно и без ненужного волнения и трепета. Но я очень твердо приказал без меня пока что ни одному солдату внутривенные не делать. Сначала позвать меня в процедурный кабинет, а только затем делать инъекцию.

Я находился в своем кабинете старшего врача части, когда в процедурной раздался воющий женский вопль и звук падения очень тяжелого тела. Я вскинулся и буквально сквозь стену увидел старшую сестру, которая лежала поперек входа у двери. Я бросился в процедурную - все так и было.

Картина была впечатляющей.

Поперек входа мягкой горой лежала старшая сестра и потихоньку косила на меня зажмуренным глазом. Я подумал: "Здесь - все в порядке" и перевел взгляд дальше. Посреди кабинета на спине, раскинув руки и ноги, в глубоком обмороке находилась моя молодая медсестра. На ней ничком, фиксируясь у нее между раскинутыми ногами, лежал молодой солдат. Он тоже был без сознания. В откинутой руке медсестры был зажат шприц, один рукав гимнастерки солдата был завернут выше локтя. Мне стало все ясно. Я их подхватил в охапку за ноги, подтащил по полу к койке и задрал их ноги вверх, положив их на кушетку. Потом надавал, как следует, по щекам. Глаза их открылись. "Я присаживалась, присаживалась со шприцем, поднимаю глаза - а он синий и мычит... Вот я и испугалась и упала в обморок... А он на меня."

КАК ТАК "ВПЕРЕД" ШТАБА?!

Я затеял грандиозный ремонт в медпункте.

Вместе с начальником медпункта Костей Ляшенко мы отовсюду достаем и таскаем в медпункт строительные материалы, краски, известь, лаки, фанеру, гвозди - все, что придется. В частности, мы решаем "затереть" углы в нашей операционной, чтобы там не могла скапливаться пыль и чтобы их легко было протирать влажной тряпкой. Я ухитряюсь откопать столяра среди молодого пополнения и поместить его в медпункт. Столяр приживается у нас и уже восемь месяцев никто его и не ищет. Ремонт, наконец, завершен.

Но я уже не могу остановиться.

Мне этого мало - я мечтаю накатать вокруг медпункта асфальт.

Случай представляется очень быстро.

На улице Ленина, которую я зову Бривибас, накатывают асфальт.

Я подхожу к женщине в брезентовом костюме, которая разравнивает дымящуюся асфальтовую массу.

-       Где у вас бригадир?

-       А вон он, бездельник... Стоит целыми днями и курит, а здесь равняй... Господи...

Я иду к бригадиру и произношу такие завлекательные слова:

-       Мне нужно накатать пару сотен квадратных метров асфальта. Прямо по проложенному кирпичу без всякой подсыпки. Ставлю сразу за каждую сотню метров по литру спирта и еще один литр премиальный за скорость.

Бригадир вздернулся весь и подобрался, как боевой конь при звуке боевой трубы:

-Где? Когда?

-        Вон там за переездом по улице прямо и направо ворота в часть. И без всякого промедления - немедленно. Чем скорее, тем лучше для вас.

-       Исполним!

-      Ну, я пошел, до встречи в части. Не успел я зайти в медпункт, снять шинель и одеть халат, как мне позвонили с КПП:

-        Доктор! Здесь техника... Машины, катки... Люди говорят, что это все идет к вам...

-      Пропускай! И покажи, куда ехать к медпункту!

-       А что они там будут делать?

-       Асфальт накатывать. Пропускай! Не сомневайся.

Не успел я выйти из медпункта, работа уже кипела.

Организация была, как надо. Никакого безделья или простоев.

Никакого курения. Все работали в темпе и слаженно - одна за другой подкатывали бортовые машины с асфальтом. Женщины в брезентовых робах шустрили наперегонки с бригадиром. Такой красивой работы я никогда не видел на улицах Риги. Катали так, что шорох стоял.

Ровно через один час двадцать пять минут от начала работы катка все было окончено. Бригадир получил плату. Техника и люди в темпе убыли из части.

Я стоял и любовался.

Душа моя пела.

Радостно я оглянулся кругом и увидел приближающегося заместителя командира части по тылу, или, короче, зампотылу. На медно-красном лице было сплошное неудовольствие. Мы с ним были знакомы еще со времен танково-десантных учений на Балтике, когда он был еще капитан и я ему бескорыстно и профессионально вылечил во время учений гонорею. Теперь он был уже подполковником. И как бы ни щурился, я его не боялся.

-          На хрена ты все это затеял "вперед" штаба? Как так "вперед" штаба? - проговорил он тихим и недовольным голосом с ограниченным словарным запасом.

-          Как так "на хрена"?! Посмотрите, какое удобство и для больных, и для здоровых... Никто не споткнется... Настоящий подарок...

-           Эх, доктор, доктор, святая простота! Пусть бы лучше спотыкались. .. Вокруг штаба ведь никакого асфальта - как я это объясню командиру?

МОЙ ПРИКАЗ ВЫПОЛНЯЕТСЯ ОЧЕНЬ ВЫСОКИМ НАЧАЛЬСТВОМ

В части офицеры дружили между собой. Я чаще всего встречался с капитаном Тихомировым, капитаном Калныньшем и майором Звирбулисом. Как-то все мы слегка подвыпили и начали обсуждать достоинства машины Калныньша. Потом почему-то оказались все в машине, а Калныньш едет с ветерком по Риге - сначала по Ленина-Бривибас, потом со скрежетом сворачиваем на бульвар Райнис, потом пролетаем по Меркеля мимо Дома офицеров. Здесь Калныньш начинает трезветь:

-       Кажется, скорость великовата...

-       Давай, давай, - говорит, как всегда, веско майор Звирбулис.

Мы с Тихомировым помалкиваем.

Наконец Калныньш лихо тормозит у Христовоздвиженского собора, куда все едут провожать меня. Я одним махом выпрыгиваю из машины и машу им рукой. В ответ все поднимают руки, машина срывается и вновь идет на полной скорости...

Хорошие были офицеры-латыши. Не потому, что я с ними иногда распивал стаканчик. Я чувствую людей - все они были чистыми в душе, к их рукам ничего не липло, они были бесхитростными, старательными и верными друзьями. И работали на совесть - на них всегда можно было положиться...

Теперь мы все были на стрельбище в Адажи.

Я как врач обеспечивал контрольные стрельбы.

На свежесколоченной трибуне стояло московское начальство. Там же находился и командир полка. По существующей в части традиции в это время никто не мог подняться на трибуну, чтобы не отвлечь начальство. Они там переговаривались, показывали куда-то руками и записывали все в блокноты.

Вокруг стоял сплошной гул.

Стреляли танки.

Стреляли орудия.

Били из крупнокалиберных пулеметов.

Били простыми и зажигательными.

Трассирующие начнут стрелять в ночное время, а сейчас был день.

Я спокойно наблюдал происходящее.

Вдруг передо мной возник начальник клуба. Лицо его бледное, просто зеленое. Он выстукивает зубами:

-       Доктор, спаси! Вся надежда на тебя! Придумай что-нибудь!

-       Что случилось?!

-       На стрельбище капитан Тихомиров с начхимом. Они вчера так набрались, что решили сегодня собирать ягоды, приняв понедельник за воскресенье... Спасай, доктор! Спасаааай...

В моей голове зреет моментальное решение. Я приказатель-но говорю начальнику клуба:

-       Бегом к зампотылу! В темпе! Пусть накрывают на стол!

А сам бегу на трибуну, попирая все эти неписанные законы.

На трибуне пробегаю мимо командира полковника Дергунова и дышу ему в ухо: "Прекратить стрельбу! Там наши люди!", пробегаю его, перехожу на шаг, как положено по Уставу, и обращаюсь к главному московскому начальнику: "Товарищ генерал! Разрешите обратиться к командиру полка полковнику Дергунову!"

-       Обращайтесь...

-       Товарищ полковник! Обед подан!

-             Прекратиииить стреееельбыыыы! - громогласно орет полковник.

Стрельба мгновенно стихает. Потом капитан Тихомиров доверительно рассказывает;

-        Сначала мы ничего не поняли. Потом начхим как закричит на меня: "Вася! Ложись! Конец нам!" Ну, я и лег. Лежу пластом, прижался к земле, а надо мной снарядом толстенную березу срезало, а она мягко так на меня опускается... В этот момент, братцы, и наложил я полные штаны... Говорю, как на духу... Интересно бы знать, кто осмелился приказать московскому начальству и остановил стрельбы... Ох, и тяжко там под снарядами и пулями было...

В части офицеры дружили между собой...

НОЧНОЙ МАРШ ДИВИЗИИ ПОД ВОДИТЕЛЬСТВОМ БОЛВАНА И ДУРАКА

Предстоял ночной марш тылов 24 танковой дивизии.

Впереди шла машина с начальником тыла дивизии полковником Жеребцовым, за которым следовала десятикилометровая колонна.

Мой медицинский пункт был среди машин тыла полка.

Я ехал на санитарной машине, а за мной шли еще четыре бортовых, нагруженных доверху по всем нормам военного времени. Наше имущество было в больших зеленых деревянных ящиках. Палатки были свернуты огромными тюками. В каждой машине рядом с шофером сидел офицер, или "старший".

Несколько часов колонна вытягивалась и выстраивалась.

До этого мы целый день комплектовали машины.

Человеческого труда было вложено масса.

Некоторые офицеры бегали вдоль колонны. "Как при церебральном беспокойстве", -. думал я, но сам спокойно сидел в машине и берег силы на ночь. Ночью было труднее всего водителю, но не сладко приходилось и "старшему". Водитель вкалывал, а старшего укачивало от безделья. Попробуй спокойно просидеть всю ночь и не заснуть - это очень трудно. Поэтому я всей нашей полковой колонне раздал таблетки кофеина и проинструктировал, как ими пользоваться. Но сам лично надеялся на громкую песнь и на открытые окна со сквознячком.

Это мое личное изобретение - открытые окна и песнь.

Стало быстро темнеть. Впереди заурчали моторы.

Скомандовал и я: "Заводи!"

Мы едем.

Впереди виден горящий огонек над стоп-сигналом.

Если видишь один огонек, то расстояние до впереди идущей машины больше 25 метров. Если видишь два - около 25 метров, если уже увидел три, то меньше 25 метров, и есть опасность въехать в впереди идущую.

Время бежит: полночь... Час ночи...

Колонна все идет.

Я рассказываю поэмы Пушкина и Лермонтова, напеваю латышские народные песни, пою хулиганские песни студенческих общежитии. В моей голове все мешается - Сюзанна все никак не придет, тагадынь-туделинь застревают где-то рядом с кустом или дубом, вокруг которого бродит вальяжный кот-бегемот. Куст... Куст... Куст... Что-то все время цепляется за мое сознание. Чувствую, что начинаю дремать...

Два часа ночи...

Стоп! Куст!

Я поворачиваюсь к шоферу и громко говорю:

-          Смотри! Вот этот куст... Да мы его уже несколько раз проезжали! Значит, мы ездим по кругу... Так или не так?!

-        Так точно, товарищ старший лейтенант! Проезжали. Вот я и смотрю... Вроде бы тот куст, а может, и не тот... Теперь-то ясно вижу - тот!

-       Эх... Надо бы передать вперед... Да кто осмелится... Мы едем.

Вернее, колонна дивизии, растянутая более чем на десяток

километров, ходит по большому кругу. У меня четкое представление, как это все получается. В первой машине сидит полностью безответственный человек, болван и дурак. Это ничего, что он такой весь из себя напыщенный среди подчиненных. Гонору много, но голова слабая - даже здесь не может он собраться и сообразить, что его машина уперлась в хвост последней. Болван. Столько гробит моторесурсов, столько усилий людей пущено на ветер и коту под хвост.

Пять часов утра. Теперь уже всем ясно и понятно, что запланированный с такой помпой ночной марш провалился полностью. Машины стоят. Ко мне подходит знакомый подполковник-интендант и громко возмущается. Но я уже учен - в присутствии начальства он и рта не раскроет. Поэтому я с ним не очень разговариваю, больше молчу.

На разборе учений все забыто, как будто этого марша вообще не было. А он оставил такой яркий след в моей душе, что идет эта колонна до сих пор.

ВСЕ ВЫГЛЯДИТ ПО-ИНОМУ, КОГДА ЗА ЭТО САМОЕ ТЫ НЕСЕШЬ ПЕРСОНАЛЬНУЮ ОТВЕТСТВЕННОСТЬ

Мы выехали на учения, как тогда говорили, в Восточную Пруссию, под Кенигсберг. У меня целая колонна - пять машин, включая мою родную санитарную машину. Народа много: двое врачей - я и Костя Ляшенко, военные фельдшера-офицеры, старшина Пчелкин, медсестры, санинструктора, шофера, словом, народа масса. Всех я знаю очень хорошо, кроме нескольких шоферов.

Температура местами достигает минус 35. А я выехал в офицерских галифе без кальсон, извините за такую подробность. Еду - чувствую, не могу терпеть, так все болит от холода. Тогда я не выдержал и оторвал трубу поддува теплого воздуха - она была похожа на шланг от противогаза - и сунул ее себе в ширинку. Ну а шофер, - ему палец в рот не клади, - и говорит:

-        Товарищ старший лейтенант! Вы что - так с трубой и будете на учениях всю дорогу?

-       А что остается делать?

-        Идите к старшине, он вас и оденет, и обует, - философски ответил водитель. Так я и сделал. Чем проще решение, тем оно эффективнее.

Больше всего я боялся включенных двигателей. Стоит машина, водитель заводит мотор, а сам засыпает. Если выхлопные газы попадают в машину, тут и конец может наступить. Поэтому я выстроил всех в одну шеренгу и долго инструктировал по технике безопасности. Но я уже был терт и бит, я уже знал, что одни слова ничего не стоят. Поэтому в полвторого ночи пошел делать обход. Луна громадная такая, снега по пояс. Мы его разгребли и установили палатки, в палатки поставили буржуйки, эти буржуйки раскочегарили, и около печки все время сидел дневальный и поддерживал огонь. Обошел я всех дневальных и спросил: "Все на местах?" - "Все", - отвечают дневальные, отвечают четко и торжественно, как будто все время бдят. А я же знаю, как все это происходит - не успел такой вот проверяющий уйти чуть в сторону, как дневальный уже спит без задних ног, забыв про все на свете, в том числе и печку.

Обхожу машины.

Холодина, Луна светит. Подхожу к одной - свет Луны бьет прямо в кабину. И что я вижу - как в фильме ужасов, да еще и пострашнее: привалилось синее лицо к стеклу кабины изнутри, изо рта течет слюна и раздаются утробные звуки - человек агони-рует или вот-вот сблеванет. Молю Бога, чтобы последнее, двери у кабины машины закрыты с двух сторон на внутренний стопор, а мотор работает ровно и без чиханья: "ту-ту-ту-ту-ту-ту-ту..." У меня уже тутутукает в голове, достал я свой охотничий нож, подковырнул им боковинку у стекла, открыл ее, запустил руку вовнутрь, поднял ручку двери и принял в свои объятия падающее тело. Сблеванул мой солдатик, как надо, сразу же напоили его горячим сладким чаем, дали подышать кислородом (у нас все было подготовлено для скорой помощи). И ожил.

Как положено в армии, мы наутро, конечно, ни звука.

Замело нас здорово.

Пищу стали подвозить с перебоями. А на дальний батальон вообще сутки не завозили. Вот туда-то и спустился вертолет с командующим. Стоит один солдатик и качается от голода. Командующий выходит из вертолета, подзывает его, сердешного, и спрашивает так по-доброму, по-отцовски:

- Ну, как служба идет, как кормят, что было на обед?

Солдатик с юморком оказался, из вшивой интеллигенции. Он и отвечает:

-       Жрать дают как на убой, только сейчас ДП (дополнительное питание) отправили назад - сил наших уже нет. А служба - тяжела.

Взлетел командующий, а на место происшествия командир уже на танке добирается. Узнал все как было и заорал: "Десять суток внеочередного отпуска без дороги! Сразу в Риге и получишь!" Так мы и жили.

ОФИЦЕРЫ РАЗВЛЕКАЮТСЯ ВЫПИВКОЙ

По служебному телефону раздается возбужденный мужской голос:

-       Скорее, скорее, доктор... Уже все на месте - и майор Звирбулис, и капитан Калныньш... И капитан Тихомиров...

Просто мы сегодня собираемся по какому-то поводу выпить.

Меня же интересует послушать из первых уст ветеранов латышской дивизии Звирбулиса и Калныньша. "Что же там случилось?" - этот вопрос не дает мне покоя.

Майор Звирбулис осушает стаканчик и, медленно цедя слова, начинает рассказывать:

-        Утром всю дивизию подняли по тревоге и заставили бежать кросс на десять километров. Начали мы бежать в составе латышской дивизии, а закончили кто в какой части - всех разогнали по частям. Когда прибежали на финиш - кругом автоматчики. Все наше оружие уже взято под охрану...

Майор Звирбулис морщит лоб и выпивает еще стаканчик.

-       Да, да, - поддакивает капитан Калныньш, - все так и было...

Отношения между нами дружеские и доверительные. Меня

пригласил в эту компанию начфин части капитан Тихомиров после одного инцидента с деньгами. Я получил зарплату, пришел в медпункт и стал "распределять" на месяц - это столько и туда, это столько и на это... Смотрю и диву даюсь - остается еще целая пачка денег. Вот тут-то я и позвонил начфину и сказал нечто заумное:

-            Товарищ капитан! Сколько времени вам надо, чтобы пересчитать кассу?

-       Часа полтора или два...

-       Вот и пересчитывайте, а я через два часа зайду. Зашел я через два часа в финчасть, а Тихомиров смотрит на меня вопросительно и с очень даже глубоким пониманием.

-       Пересчитал?

-       Да... Не хватает целой зарплаты...

-       Вот она, - я протягиваю пачку денег, - можешь не считать.

-       Саша, спасибо! Век не забуду...

Потом тот же Тихомиров, не подозревая о последствия, невольно подтолкнул меня к таким приключениям, что только держись.

Взял он от меня деньги, заложил их в сейф и запер свой кабинет.

Мы с ним, как-то не сговариваясь, пошли рядом. Тихомиров зашел в библиотеку и сдал книгу. Сдал и вышел. А я "зацепился" за книги и выбрал себе почитать книгу шахматного гроссмейстера Котова про шахматного гения Александра Алехина. Библиотекаршу звали Светлана. Она сразу мягко окружила меня библиотечной заботой и пригласила приходить почаще. Я и стал туда наведываться и приходил всегда часам к пяти дня. Наступил день, когда Светлана сказала, что у нее есть потрясающие книги из Ленинграда и что она с большим удовольствием мне их покажет, но у себя дома, можно и сегодня, Так как муж дежурит в соседней части и не будет отвлекать от погружения в высокое искусство. Мы так и пошли транзитом из библиотеки к ней домой. Дом стоял еще дальше по улице, где располагалась наша часть. От части двор дома отделялся высоким дощатым забором. Пока она открывала дверь, я быстро вернулся к забору и сильным ударом ноги отбил снизу самую широкую доску. Теперь эта доска держалась на верхнем гвозде. Я проверил - можно было спокойно отодвинуть доску и попасть на территорию части, а затем поставить доску на место. С библиотекаршей я смотрел книги по искусству до двух часов ночи. Лотом мы вздремнули, и я услышал голос:

-          Вставай. Немедленно. У тебя нет ни секунды лишнего времени. Уходи! Уходи! Уходи!

Я вскочил как на пружинах, в темпе оделся и, сказав: "Так надо", выскочил за дверь. Светила огромная Луна. Издали доносился какой-то звук, напоминающий цоканье копыт лошади. Звук все приближался. Я подошел к забору, отодвинул доску и проник на территорию части. Стоял и смотрел в щель. А мимо пробежал офицер с вытянутой вперед правой рукой, в которой виден был пистолет... В квартире во всех окнах загорелся свет...

ОТДОХНУТЬ МОЖНО ТОЛЬКО НА ГОСУДАРСТВЕННОЙ РАБОТЕ

-       Отдыхайте, присаживайтесь и закусывайте, дорогие товарищи врачи. Вся солдатская столовая в вашем распоряжений...

Такого великолепия я никогда не видел - столы были сервированы, как в ресторане. На столах шампанское, коньяк, всевозможные вина, водка, рыбные и мясные закуски, фрукты...

Это давался торжественный обед в честь окончания приема молодого пополнения в количестве десяти тысяч человек в течение недели. За этот небольшой срок я организовал врачей-специалистов - хирургов, терапевтов, окулистов и невропатологов и пустил потоки молодого пополнения таким образом, чтобы наиболее целесообразно распределить наши чисто врачебные усилия.

Работали круглыми сутками, оставались порой ночевать в медпункте.

Лично я смотрел и как хирург, и как терапевт, приходя туда, где наблюдался затор и скапливалось большое количество народа. Часть пополнения шла к нам из Молдавии, и я наловчился говорить по-молдавски:

-       Арата телпа, - новобранец поднимал ногу.

-       Адойля, - новобранец поднимал другую.

-       Дискрибере... Инкрибере, - они то одевались, то раздевались.

Я смотрел молодое пополнение как хирург. В кабинет один за

другим шли и шли бесконечно новобранцы; И вдруг я остолбенел. В кабинет вошел парень, хилый с виду и среднего росточка, но член у него висел ниже колена. Я помнил с академических времен, что в музее анатомии нашей академии хранился член мужчины-моряка в 58 сантиметров длины. Этот, кажется, занимал почетное второе место, уступая каких-нибудь сантиметров десять.

В соседнем кабинете принимала молодая женщина-терапевт.

Туда я и заглянул:

-        Коллега, помогите разобраться - что это: систолический или диастолический шум? Или мне просто мерещится?..

Она воткнула в уши фонендоскоп и, возведя очи вверх, пошла за мной, ткнула фонендоскопом в область сердца стоящего голышом солдата и пожимая плечами, обратила ко мне свое лицо:

-           Чисто... шумов нет... О! Ооооо! Что это?! Господи... Оооооо!!!

Ее глаза широко и испуганно открылись.

-       Да сам удивляюсь, такое в натуре первый раз вижу.

-       Потрясающе... А как же он... - она не закончила фразу и густо покраснела, повернулась и бегом выскочила из кабинета.

Солдата я, естественно, запомнил и был очень удивлен тому, что после распределения он попал в наш полк.

Он появился на приеме поздно вечером, когда я уже собирался уходить домой. Солдат стыдливо потупился и попросил разрешения поговорить со мной.

-        Доктор, я не понимаю, когда ребята говорят о "палатках", которые у них возникают по утрам... Что это такое?

-       Знаешь, это когда член возбуждается и напрягается...

-       А что это такое?

-       Твой член - он что, совсем не шевелится, что ли?!

-       Нет, а что?

-        Погоди, погоди... Он у тебя когда-нибудь возбуждается так, чтобы тебе, к примеру, было стыдно... Или приятно...

-        Да мне завсегда стыдно в бане. Беру две шайки - в одной моюсь, а в другой держу член, а то проходу не дают...

Это открытие было еще более неожиданным. Я назначил солдата на консультации к урологу, к невропатологу, к гарнизонным и госпитальным специалистам. Ничего утешительного медицина не добилась - член служил только продуктопроводом для спуска мочи.

Этот случай мы живо обсуждали в своей врачебной среде, и одна миловидная врач-терапевт рассказала мне притчу на эту тему. Умудренной жизнью женщине задали вопрос - какой мужской член она предпочитает - длинный или короткий, толстый или тонкий. Та ответила, не задумываясь: живой!

БОЛЬШАЯ БАНКА ЧЕРНОЙ ИКРЫ

К двадцати восьми годам, из которых восемь уже отданы службе в армии, чувство юмора мной не растрачено, а порой мне кажется, что лично я его приумножаю. В плутовских романах Апулея "Золотой осел", Ге Вары "Хромой бес" и моих самых любимых авторов Ильи Ильфа и Евгения Петрова "Золотой теленок" и "Двенадцать стульев" я черпаю этот самый юмор - сколько душе угодно. И понимаю, что юмор - это некое состояние души, когда больше видишь собственные просчеты, чем ошибки других людей.

Вот и сейчас я стою посреди части и, посмеиваясь над собой, чешу в затылке и обдумываю предложение этой приятной и симпатичной женщины. Она так и сказала:

- Милый Саша, берите с собой Костю - военного врача, который у вас в подчинении по службе, - и приходите ко мне в магазин в обеденный перерыв. Это для простаков на прилавках у меня нет ничего существенного. Прилавки мои для народа. А все самое интересное - за ними. Ко мне приезжают отовариваться шофера очень большого начальства. Сначала они дают заявки, потом эти заявки мы в магазине превращаем в большие свертки. Их шофера и развозят их по домам своим боссам. Так что у меня есть все. Приходите, ребята, я просто должна вас, Саша, отблагодарить за свою дочку. Теперь, слава Богу, у нее наладился аппетит, она сдала последний госэкзамен...

Именно на этих словах я и присел на полусогнутых ногах.

И чуть не расхохотался над собой во все горло.

Три ха-ха четыре раза!

Ну, и осел же я!

Потрясающий болван!

Красота!

Она мне еще что-то говорила, а я помахал ей рукой, отвернулся и буквально заплакал от смеха, который рвался у меня наружу. Месяца два тому назад как-то по пути в санчасть меня остановила миловидная женщина, которой с вида было лет тридцать с небольшим. Она просила у меня совета, что ей делать с дочкой, которая в последнее время плохо кушает, совсем похудела и стала такой слабенькой...

Формальная логика меня подвела.

Я рассуждал, исходя из внешнего вида женщины:

"Ей около тридцати, она может быть, припозднилась с ребенком, следовательно, ребенку лет... Годов... Два... три... От силы четыре... "

В то время из меня буквально перли наружу все мои знания, полученные в академии. Я вспомнил кафедру гигиены и цикл занятий по гигиене питания. И рассказал, как на экзамене, все, что знал о сливочно-ягодных смесях для детей. Я рассказал о дробном питании, о натуральных свежеприготовленных соках, о кулинарной обработке овощей и особенно о моркови. Как я дошел до моркови, мы оба поняли, что стали близкими друзьями. Эта морковь и плохой аппетит маленькой девочки нас сразу сделали соратниками. Мы объединяли свои силы в борьбе за ее здоровье. А для людей самое главное - это их общая духовная платформа.

До меня донесся голос моей соратницы:

-          ...Девочка так похорошела и поправилась! Век вам буду признательна...

-       Ну что вы, что вы, я вроде и не по теме выступал...

-      По теме, по теме, дорогой мой! Жду...

С тем я и пошел в другой магазин, где купил пять бутылок лимонада. Принес их в медпункт и рассказал Косте о приглашении, прибавив, что две бутылки надо освободить и налить туда спирт, чтобы не идти с пустыми руками. Костя так и сделал, даже лимонадные пробки использовал и снова закрыл эти две бутылки. Пришли мы, там уже накрыт стол с бутербродами черной икры. Моя знакомая ловко хватила стаканчик спирта и большими глотками стала запивать лимонадом. Запивает и синеет на глазах... Надо же такому случиться - бухнули мы ей для заливания спирт... Прошло пару минут, и она как закричит: "Маша! Тащи сюда ту большую банку черной икры! И четыре столовые ложки! Да побыстрее!!!"

В ЛЕГНИЦЕ МЕНЯ ВСТРЕЧАЮТ ОФИЦЕРЫ ЧАСТИ - И ВСЕ ОНИ ОХОТНИКИ: ПОРЯДОК!

Я вышел с чемоданом из польского поезда.

Ко мне подошел армейский капитан с улыбкой на худом лице.

-       Старший лейтенант Волков? Капитан Парфенов.

-       Капитан Парфенов, далеко ехать?

-         Доедем быстро. Явор рядом с Легницей. Пошли, доктор, пошли, давай свой чемодан, помогу. Как добрался?

Мы уже садились в ГАЗ-69. Там было три офицера, с нами - полный набор. Первый вопрос народа ко мне был: "Охотник?!"

Вот тут-то моя душа и запела. Порядок! Я у своих ребят.

-       Охотник, ружье и патроны везу с собой.

-       Какой калибр?

-       Шестнадцатый.

-         Повезло тебе, доктор. Поохотишься в бывших охотничьих угодьях кайзера Вильгельма. У нас здесь такие охоты, что ахнешь. Сам посмотришь. Завтра и пойдем на охоту. Там тебя и посмотрим в деле. Завтра у нас охота на зайцев. Есть что одеть для охоты?..

-       А как же, это взял с собой в первую очередь...

Представление командиру в части прошло для меня не столь

впечатлительно. Я видел, - глаз у меня, как говорится, был наметан, - что мой теперешний командир полковник Журавлев Василий Андреевич мужик что надо. Такой не спустит промах, но и не продаст за непонюх табака. Одним словом, порядок! Впереди завтрашняя охота на зайцев. Это для меня важнее всего. Потом мне показали квартиру. Отдельная на втором этаже, есть газ, но нет ванны. Ничего, опыт у меня уже есть, как налаживать себе быт. Порядок! Но завтрашняя охота на зайцев важнее.

На следующее утро я проснулся ни свет ни заря.

Переоделся в охотничьи одежды, взял ружье, опоясался патронташем и вышел на улицу. Почти все были в сборе. Подошла огромная бортовая машина "ЗИЛ". Капитан Шевченко, пожав мне руку, сделал жест в сторону машины: "Для зайцев". Я не понял. Решил, что это какая-то местная шуточка. Поэтому, не уточняя, взлетел на борт ЗИЛа. Там уже сидели охотники и загонщики. С каждым я поздоровался и крепко пожал руки. Разве я мог подумать, что Отец готовил меня к жизни даже и тогда, когда ходил со мной на охоту... Он просто-напросто делал из меня сотоварища и партнера, на которого можно было положиться и опереться в случае необходимости. И это всем уже было очевидно, поэтому я так легко вошел в яворский коллектив офицеров и сверхсрочников.

"ЗИЛ" остановился, капитан Шевченко разводил стрелков по номерам. Меня он остановил около упавшего дерева и сказал:

-        Доктор, вот оттуда сейчас начнется загон. Как только ребята туда доедут и пойдут, сразу побегут зайцы. Стреляй в свое удовольствие. Их здесь видимо-невидимо. Никто с охоты пустым не возвращается. С богом, успеха тебе на первой охоте!

Я пробормотал что-то: "К черту... К черту..." Все, что касалось охоты, вызывало у меня уважение, и я был и остаюсь суеверным человеком. Сначала я стоял, потом присел на лежащий ствол. Многочисленные работы у себя, в районе Кемери, около Салдуса и в других местах Латвии научили меня, что зайца нужно искать неделями. Поэтому я очень удивился, когда увидел бежавшего на меня зайца. Мое удивление резко возросло, когда вслед за первым на меня начал накатывать и второй. "Господи, помоги сдуплетить!.."

-     молился я, а сам буквально прирос к ружью. Сейчас я должен был на глазах у всех проявить себя как охотник. Я сдуплетил. Оба зайца лежали в десятке метров передо мной. Я торжествовал. Потом еще взял одного зайца. Когда я, ликуя, нес их к машине, Шевченко крикнул: "Да брось ты их! Загонщики подберут!" Ко мне подходили загонщики, увешанные зайцами с ног до головы...

Такого я никогда в жизни не видел...

МЫ С МЕДСЕСТРОЙ МАТРЕНОЙ ВАСИЛЬЕВНОЙ ДЕЛАЕМ ПРИВИВКИ ВСЕЙ ЧАСТИ ЗА ДВА ДНЯ НЕПРЕРЫВНОЙ РАБОТЫ. "ВЫ ЧТО, ДОКТОР, САМИ БУДЕТЕ КОЛОТЬ?!"

Мне пришлось сходу включиться в работу. Я, правда, уже подумывал об очередном ремонте в медпункте и прикидывал, чем лучше шпаклевать стены, какой колор выбрать для перевязочной

-       чистый белый или кремовый, как остался у меня в Риге... Но перевязочная была полностью готова, в коридоре толпилась рота Перцева. Я тогда еще не знал, что он является мужем медицинской сестры Матрены Васильевны. Все готово. Я взял в руки двадцатиграммовый шприц и сказал: "Поехали!"

-          Вы что, доктор, сами будете колоть?! - голос Матрены Васильевны шел через марлевую повязку, но был здорово удивленным.

-       Конечно, а что, есть другие предложения?..

-      Я думала... Извините... - медсестра подошла к двери и сказала: "Заходите восемь человек". Откуда она взяла этих восемь человек, мне было совершенно непонятно, но потом это вошло в узаконенную норму - восемь, но не больше и не меньше.

Вот тут-то я и показал Матрене класс. Дело в том, что мной лично для себя была разработана методика делать укол, а человек этого совершенно неощущал.

Я подхватывал за складку кожи в области лопатки и вроде подтягивал к себе солдата, приговаривая: "Подходи, подходи!" Вместе с тем я уже делал инъекцию. А солдат начинал топаться и придвигаться спиной ко мне поближе, оглядываясь на меня:

"Ну ты, скоро?!" А дело уже было давным-давно сделано.

Застыла Матрена и любуется работой. Потом мне говорит:

-        Господи, да так мы их пропустим за несколько дней всех, здесь неделя не нужна...

-       Ровно за два дня, Матрена Васильевна, - отвечаю я. - Ровно!

Вот тут-то и стала оттаивать моя Матрена. Перестала стоять

передо мной чужим человеком, вспоминающим старого врача. Задвигалась, как белая лебедь, закружилась по перевязочной, и показали мы с ней класс! Работали синхронно, как будто бы сто лет рядом. Где-то в коридоре слышалось: "Это уже котовская рота..."

На следующий день мы добирали остатки части - всяких там работников клуба, поваров, работников мастерских и так далее.

А я вспоминал Ригу, свой гарнизонный медицинский пункт, куда перед моим отъездом в Польшу наведался сам начальник ЦВМУ - главный медицинский шеф армии. Он ходил по медпункту и все спрашивал: "А это вы тоже сами придумали - затереть углы в перевязочной? Чтобы легче обрабатывать стены?.."

А я вспоминал Ригу, свой гарнизонный медицинский пункт, где в течение десяти дней я организовал полный прием молодого пополнения в количестве десяти тысяч человек. Вот это были обороты. Не то, что здесь: подумаешь, рота Перцева, рота Котова...

А я вспоминал Ригу, свой гарнизонный медицинский пункт. Господи, чего там не было. Но одно было основательное и крепкое - это медицинские сестры. И вдруг понял - вот оно! Главное! Это - Матрена! Такая же прекрасная сестра, как в Риге. Ничуть не хуже. Виртуоз своего дела. Господи, слава Богу, хоть Матрена Васильевна! Слава Богу!

Так и включился в работу.

Сходу. Без всяких передышек.

Все было знакомо, все было понятно.

Оставалось только вкалывать, чем я и занимался.

Я ДАЮ СЕБЕ КЛЯТВУ

-       Заходите, пожалуйста! Вы же видите, что я сижу одна и у меня нет никакой очереди. Присаживайтесь, пожалуйста. Слушаю вас - на что вы жалуетесь? Что случилось у вас с глазами?

Меня очень вежливо приглашала в свой кабинет врач-окулист, женщина среднего возраста с крысиной мордочкой-личиком.

И черт меня дернул зайти самому.

Я же привез из Явора своих офицеров на годовой осмотр специалистов. Госпиталь в Легнице был достаточно большим, чтобы офицеры слегка подрастерялись, тыкались во все кабинеты и табунились около дверей. Наш начпрод то ли в шутку, то ли всерьез ходил между ними и все время повторял: "Товарищи офицеры! Кто не был у гинеколога? Вот здесь кабинет. Я тоже еще не был..."

Всю эту снующую и беспомощную толпу я быстренько распределил по кабинетам, наметил очередность, смену кабинетов и таким образом подошел к кабинету окулиста.

-       Да вроде со зрением все обстоит вполне благополучно...

А женщина-врач улыбалась.

Скалилась на меня, как крысочка.

Поэтому я говорил с ней спокойно и серьезно, без лишних улыбок.

-       Так на что жалуетесь?..

-        В принципе ни на что. Но знаете, коллега, на охоте иногда, когда перед глазами сплошной снежный белый фон, в глазах "текут" мушки - такие темные точки. Они перемещаются в зависимости от движения глаз - как только повернешь взгляд вправо - они туда и текут; повернешь влево - начинают натекать в левую сторону. Я думаю, доктор, что это просто склеивающиеся между собой клетки

в прозрачных средах глаз...

-        Посмотрим... Посмотрим... Сюда. Пожалуйста. Сидите и не мешайте мне. Не отвлекайтесь... Смотрите прямо... Теперь направо... Нет-нет, головой не вертите... Поворачивайте только свой взгляд... Еще прямо. Вправо. Влево. Да... да... Да...

Да еще с таким сочувствующим придыханием. Как на похоронах.

Вот я и не выдержал, поддался:

-       Что... Доктор?

-       Видите ли, я не хочу вас огорчать...

-       Что случилось?!

-        Придется вам сказать всю правду... Как бы горькой она ни была.

-       ...?...?...?...?!.

-       Очень скоро вы начнете прогрессивно терять свое зрение.

-       Что?!

-       Оно упадет до нескольких десятых, но еще какое-то время вы сможете его поддерживать очень сильной коррекцией... Затрудняюсь сказать, сможете ли вы вообще работать врачом...

Крысочка жмурилась на меня и улыбалась. Господи, да она опять на меня скалится зубами!..

-             Спасибо... Вы чрезвычайно добры... Простите, что побеспокоил.

И я с огромным облегчением в душе вышел вон из ее кабинета.

Собрал своих офицеров, назначил старшего машины и отправил всех их после осмотра обратно в Явор. А сам пошел в первый попавшийся на пути ресторан, сел за столик и взял бутылку хорошего вина. Я сидел за столиком, попивал вино, размышлял и призывал себе в помощь свое благоразумие. Мои размышления привели меня к неожиданным и невероятным выводам: эта врач - ведьма, и во мне она увидела нечто такое, что ее очень испугало. Поэтому она и затеяла всю эту бодягу с моим зрением, чтобы еще больше перепугать меня. Кроме того, она дала мне предметный урок того, как нельзя поступать с больными людьми и с пациентами. И я клянусь никогда в своей врачебной практике не пугать подобным образом своих больных. Впереди я видел, что у нее совсем откажет зрение и не только зрение. Таких людей природа блокирует и пресекает со всеми их негациями и информативным вампиризмом... Встречается же такое, прости господи...

"ШУТИТЬ ШУТИ, НО ЗНАЙ ЖЕ МЕРУ!" - ТАК ИНОГДА ГОВОРИЛ Я САМ СЕБЕ

Многие шутки в моей жизни были связаны с охотой. На охоте люди раскрепощались, становились более доступными для общения, от людей отходили прочь скованность и предубеждения социального толка.

В тот раз я расставлял охотников по номерам.

Это происходило таким образом. Я шел впереди по маршруту и периодически называл имя и показывал место, где охотник обязан был находиться. Я указывал направление и сектор обстрела, повторяя по нескольку раз, что можно и что нельзя.

Нельзя, например, было стрелять ближе, чем под углом 30 вдоль цепи, нельзя было стрелять в загон при определенных условиях, нельзя было стрелять мелкого зверя, если охотились на крупного. И много другого.

В этот день мы охотились на оленя.

Происходило это все в отрогах Судет, в бывших владениях самого кайзера Вильгельма.

Целый день мы ходили с горы на гору, все уже устали, как собаки, но оленя не было. Это была последняя расстановка охотников.

Я поставил первый номер.

Потом отозвал в сторону загонщиков и строго-настрого приказал им одеть ружья на плечо, предварительно их разрядив. Разговор шел в полный голос. Сейчас загонщики должны были выстроиться в цепь перпендикулярно расположению номеров и ждать моего сигнала. Этот сигнал я подавал, играя на стволах своего ружья - я раскрывал ружье, переворачивал его стволами к себе, приближал губы к левому стволу и издавал долгий протяжный звук наподобие рева оленя во время гона. Этот звук слышали загонщики и начинали гон. Среди загонщиков был высокий молодой парень Гриша. Он был бестолковый и все время переспрашивал. Вот и сейчас он еще раз меня переспросил, как ему себя вести, а потом попросил разрешения идти в загон - он должен был идти первым номером загонщика и проходить рядом с охотниками вдоль расположения номеров.

Недолго думая, я сказал:

-       Гриша, отойди вон к тем кустам, стой там и жди дальнейших моих указаний. Если что будет непонятно, то крикни мне,

пока я здесь.

С тем Гриша и отбыл в заданном направлении.

Не успел я рассказать стрелку про особенности этого места и предупредить, что зверь может идти в обратном направлении, как раздался раскатистый Гришин крик:

-       Доооо-о-о-о-ктор! Дооо-о-октор!

-       Чеее-е-егоооо теееебеее? - заорал я в ответ.

-       Чтоооо мнеес деееелать... -- разносилось на весь лес так, что деревья качались.

-       Что с тобой? - почти нормальным голосом проговорил я. Ведь Гриша был рядом, его было видно в кустах, как говорится, рукой подать.

-       Олеееень! Олеееень!

-       Гриша, кончай орать. Что тебе нужно? - еще раз переспросил я.

-       Олееень стоит!

-       Гдееее?

-       Ряяядом!

Я не терял чувства юмора и думал то же самое о Грише. "Ишь как разыгрывает! Артист, да и только!" Наши крики раздавались, наверное, на несколько километров в окружности. Орали мы здорово и уже долго.

-       Так уж и рядом!.. Ты дотронуться можешь?

-       Мооогуууу!

-        Так сломай палку и дай ему по заднице! - что мне больше оставалось сказать этому тумаку, тупому, как валенок. Раздался треск ломаемой ветки.

-       Сломал! - орал Гриша на весь лес благим матом.

-         Так и дай ему по горбу!- заорал я. Сразу после моей команды раздался страшный треск по кустам - это скакал олень, получивший удар.

Вот и вся шутка. После нее оставалось лишь идти домой...

В КАЖДОЙ ШУТКЕ ЕСТЬ ДОЛЯ СМЫСЛА

-      Что бы еще такого сделать, доктор? Как, по-твоему? Посмотри своим глазом, может быть, что увидишь и подскажешь...

Так ко мне обратился командир автошколы полковник Журавлев.

Он с трепетом ждал завтра комиссию.

Поэтому и был такой весь из себя неуверенный.

Лично меня эта комиссия не касалась.

Я развернулся кругом и внимательно все осмотрел. КПП покрашен, кустики на газонах подстрижены, газоны убраны, окна в казармах чисто вымыты. Перед входом в казармы лежат наборы сапожных щеток. У солдат гимнастерки и брюки выстираны, бляхи на ремнях надраены до зеркального блеска. Целая рота снята с занятий и метет падающую с деревьев золотистую осеннюю листву. Шуршат метлами во всю ивановскую. Вообще порядок в части отличный, и это все, по моему мнению, только за счет неимоверных усилий самого полковника Журавлева. "Что ему посоветовать? Да он во сто раз умнее меня в делах наведения порядка..." - так думаю я, а вслух говорю:

-       Надо бы мылом помыть всю дорогу от КПП до столовой.

Командир смотрит на меня ошеломленно.

Я делаю серьезные и невинные глаза и продолжаю:

-       Немцы наверняка драили их, как следует. А мы здесь за все свое пребывание ни разу с мылом их не помыли...

Командир молчит и переваривает в своей голове сказанное мной.

А я уже не могу остановиться.

-        Да что там камни... Зачем мести эти листья круглые сутки?! Посадить две роты на деревья - они и стрясут. Потрудятся один раз - и никаких забот в дальнейшем. Главное, соблюдать технику личной безопасности, чтобы не свалились оттуда. Но для этого командиры рот есть...

Командир медленно поворачивается и идет в сторону роты Перцева. Я смотрю ему вслед и вижу, как шаг его становится все длиннее и быстрее. Он резко открывает дверь в казарму и исчезает.

Наутро я, как всегда, около семи часов миную КПП.

Захожу на территорию части и останавливаюсь от удивления.

Вся дорога от КПП до столовой в мыльной пене.

В этой пене ползают в танковых комбинезонах солдаты и драят камни. Все заняты, все знают, что надо делать. А это в армии самое главное. Часть мостовой начинают поливать из шланга и смывают пену в стоки для дождя. Камни играют, блестят, на них видны разноцветные яркие и красочные прожилки.

Даже наступать на них не хочется, чтобы не испачкать. Внезапно дорога становится совсем иной и непривычной взору, она вся переливается радужными красками. Никакой тебе грязи и за-масленности. Солдаты радостно переговариваются - они видят результаты своего труда, и это их радует.

Я прохожу мимо штаба и сворачиваю к себе в медпункт.

И моему взгляду открывается другая незабываемая картина.

По периметру части посажены деревья.

На них, как грачи, сидят наши солдаты, перекрикиваются и трясут листву. Внизу эту листву собирают в огромные тюки и волокут к колодцам водоснабжения. На территории части я знаю несколько таких колодцев. На случай, если часть лишалась водопроводной воды, и были сделаны колодцы автономного водоснабжения. Они были около восемнадцати метров глубиной, а нашими доблестными воинами использовались, как мусорные ящики. Теперь туда во всех сторон несли листья и сбрасывали вниз. Мне было в душе неловко перед строителями этих колодцев - они все так умно и тщательно продумали и исполнили, а у нас ума хватало только на то, чтобы эти колодцы захламлять. На деревьях перекрикивались солдаты, и я шел под аккомпанемент их гомона в санчасть.

ТЫСЯЧА ЛЮДЕЙ ИЩЕТ-СВИЩЕТ, А НАХОЖУ ДРАГОЦЕННУЮ ПРОПАЖУ Я

Один из колодцев автономного водоснабжения располагался напротив казармы, где квартировали спортсмены-стрелки. То ли им был недосуг, то ли по иной какой-то причине, но крышка на этом колодце была самая старая, гниловатая и не покрашенная, как все остальные на территории части. От времени она посерела, стала шероховатой и в трещинах.

Стрелки любили покурить. Рядом с этим колодцем располагалась самая "работающая" курилка на всей территории части. Здесь всегда кто-нибудь сидел и покуривал в свое удовольствие. Маленькая скамеечка была хорошо покрашена, вкопанная наполовину металлическая бочка полна окурков.

Сейчас на скамеечке вот уже несколько часов подряд в одной и той же страшной позе сидел наш офицер - голова его'была опущена на колени, руками он схватил свою голову сверху, тело его раскачивалось, как маятник, из стороны в сторону.

Утром внезапно пропал его пятилетний сын.

Около часа родители его безуспешно искали.

Потом всю часть подняли по боевой тревоге. Солдаты планомерно цепью шли по всем окружающим Явор полям, офицеры ходили по улицам Явора. В радиусе двадцати километров наши машины беспрерывно курсировали по всем дорогам - такого выезда из части машин не наблюдалось со времени общего марша.

Но все было бесполезно.

Теперь уже наступал вечер.

Все были на пределе, стыдливо отводя взгляды друг от друга, ибо все мы, взрослые люди, откровенно стеснялись собственной беспомощности и охватившего нас отчаяния.

Я подошел к капитану и опустил правую руку ему на плечи.

Он вздрогнул и поднял голову, повернув ко мне лицо.

Он совсем не стеснялся своих наполненных слезами глаз, из которых слезы струями текли по щекам. Господи, какие это были страдающие глаза...

Капитан прислонился ко мне всем телом и надрывно произнес:

- Доктор, сил моих уже не осталось ни капли... Наверное, с головой творится что-то неладное... Какая-то сила держит и не пускает меня отсюда. И внутри головы все время звучит голос сына: "Папа... Пап... Пап... Пап... " Доктор, помоги, я схожу здесь с ума...

Офицер затрясся в беззвучных рыданиях. Плечи его тряслись, голова безвольно моталась, я прижал ее к себе и гладил его по голове.

Мне лично самому очень хотелось взвыть зверем. Наверное, я и стал таким зверем на несколько мгновений. Все чувства во мне обострились до предела. И вдруг меня осенило.

Я страшно закричал.

Надрывно.

Дико.

Как торжествующий или все потерявший зверь - я просто еще не знал, что будет там впереди.

Так я еще никогда не кричал в своей жизни:

-       Пооооднимай! Шеееевелись! Крышку!

Мой крик буквально поднял офицера в воздух и швырнул его к люку колодца. Мой дикий крик еще звучал и висел в воздухе, а мы с отцом ребенка уже сорвали с колодца эту чертову гнилую крышку, откинув ее далеко прочь.

Под крышкой на мягких гниющих листьях сидел сын капитана и беззвучно плакал - у него уже не оставалось сил. До него, перегнувшись через край колодца, можно было с трудом дотянуться. Но мне показалось, что отец просто протянул руки, и сын очутился в его объятиях.

-         Жене скажите... Кто-нибудь, - кричал отец, унося ребенка домой.

А вокруг звенели солдатские выкрики: "Отбой тревоги! Отбой... "

ПАРТИЙНАЯ РАЗБОРКА НАШЕГО ОФИЦЕРА, КОТОРЫЙ ПРОЯВИЛ ДЕЛОВУЮ ЖИЛКУ

На партийное собрание пришли все офицеры, как на служебное совещание. Партийное собрание было открытым, и каждого предупреждали, что явка обязательна. Мы сидели в офицерском классе, где рядами стояли простые канцелярские столы с двумя стульями. Напротив стоял один стол для ведущего занятия. Теперь к этому столу приставили еще один стул: для председателя собрания и для секретаря. Я сидел на самом заднем столе и наблюдал оттуда всех присутствующих в классе.

Партийная разборка должна была обязательно предшествовать служебной. Как решит партийная, так будет и на служебной.

Суть дела была следующей.

Старший лейтенант любил выпить и погулять. А на это нужны были деньги. Он начал зарабатывать тем, что на наш охотничий обвод стал приводить поляков и разрешал им там охотиться. Его засекли раз, спустив на тормозах, засекли два. Но поступило заявление от польского лесничего, который следил за порядком на охотах, и делал это, надо отдать ему должное, добросовестно. Видимо, этот старший лейтенант хорошо подрабатывал, поэтому на него так ополчился наш секретарь партийной организации, хотя сам и не был охотником. Я мельком подумал: "Ишь, как зависть берет! Сам, небось, водил бы туда не только поляков, но и немцев с американцами... "

Из доклада секретаря партийной организации вытекало, что перед нами находится идеологически отсталый человек, который не понимает интернационального долга, которому не знаком основной закон члена партии, вытекающий из того, что партия - это ум, честь и совесть нашей эпохи. Ума у него мало, чести никакой, а совести вообще нет. Таким образом, он и партия - это разные позиции.

Вот тут-то мы все и дернулись.

Если его выгонят из партии - ему конец, значит, выгонят и из армии, лишат звания и отправят на гражданку.

Все зависело от выступлений.

"...слава богу, что мне в это дерьмо не надо соваться, я здесь человек новый. Конечно, это нехорошо, на чужом горбу... Но с другой стороны, не так он и нагрешил..." Мои обрывочные мысли сопровождали выступления офицеров.

Все охотники склонялись к тому, что он, конечно, сделал дурной поступок, поступил очень даже нехорошо, но простить его можно, вроде бы как в последний раз.

Все выступления политработников были категоричны - исключить из партии как дискредитировавшего свою родную партию.

Все зависело теперь от командира. Но тот ничего не говорил.

Дали слово старшему лейтенанту.

Он встал перед нами. Сейчас я понимаю, что это был уже законченный и созревший алкоголик, но тогда я видел лишь мокрое от бисеринок пота лицо, постепенно появляющиеся, как горошины, капли пота на высоком олимпийском с залысинами лбу и стекающие вниз на лицо, а с него на шею.

- Товарищи... Как на духу... Да для меня партия - это все... Как же я, братцы... Я ведь даже веду кружок... И признаю... Если можно, конечно... Никогда больше... Наш охотничий обвод - наш... Да я и на охоте... Пусть офицеры скажут секретарю...

Секретарь сидел с каменным лицом. Все было ясно - этот лепет уже ничего не менял. Сейчас ему врежут - выгнать из рядов.

Крупные капли пота образовали ручьи, которые заливали глаза говорившему последнее слово. Напряжение достигло апогея. Стоящий перед нами полез в карман за платком и долго-долго его вытаскивал. На наших глазах появлялись безразмерные женские трусы... Мы заржали, как жеребцы. Собрание было скомкано, ему дали лишь строгача.

МАСТЕРА СПОРТА - ОНИ ВСЕ НЕМНОГО С ГОНОРОМ. НУ Я ИХ И УСПОКОИЛ

Я зашел поговорить с Колей насчет завтрашней охоты прямо в казарму мастеров. У них было отдельное здание - такая же точно казарма, как у роты, но вместо ста пятидесяти человек здесь всего размещалось полтора десятка. В общем, к ним в казарму я со своими порядками не лез - это не рота. Воздерживался от готовых вырваться замечаний на предмет того, как заправлена койка и тому подобной мелочи. Одним словом, вел себя тихо и спокойно, но внутри у меня, - я как-никак войсковой офицер - кое-что бушевало. Так, немного, но готовое прорваться.

Мы с Колей - он был мастером международного класса по стрельбе из пистолета, прирожденный талант, взятый от сохи призывом, - обсуждали последнюю охоту. И крепко заспорили. Суть дела была такой. По полю шел наш охотничий коллектив, переходя с места на место. Мы громко говорили и несли ружья на плечах. Вдруг выскочил заяц. Я успел снять ружье с плеча, выцелил зайца и выстрелил. На это мне потребовалось несколько мгновений.

Шевченко уже тянул стволы в сторону зайца, Коля тоже вроде уже закончил изготовку, а начальник стрелковых сборов - тоже мастер спорта по стрельбе - даже не шелохнулся. Вот тут-то был камень преткновения. Коля защищал своего начальника как охотника, а я наседал.

-       Главное в охоте - это умение стрелять, - говорил Коля.

-         Не это главное, - говорил я. - Вот тебе вчера наглядный и был пример. Твой начальник - мастер спорта по стрельбе, а охотник он никудышный. Для охоты должен быть свой талант, в нем все - быстрота реакции, чувство зверя, дистанции, ощущение движения...

-           Но я все-таки предпочту человека, который хорошо стреляет...

-         Разумеется, но продолжим твою мысль и пойдем дальше - увидим и убедимся, что среди стреляющих, а в общем мы все из ружей стреляем практически одинаково - следует предпочитать человека с реакцией...

Так мы мирно беседовали с Колей, и ничего бы не случилось, если бы не включился тот армянин - мастер с красивыми южными глазами. Мастера сидели и играли в шахматы. Играли неплохо, но без блеска. Мы с Колей как бы были на втором этаже и вели свои разговоры, а команда мастеров - на первом и передвигала шахматные фигуры. Всего в комнате отдыха находилось, включая Колю, восемь мастеров международного класса по стрельбе.

Армянин не мог простить мне своего проигрыша. Он приехал из отпуска и не знал, что я тренируюсь уже целый месяц в олимпий-ке. Это было упражнение на 25 метров с пятью силуэтами, которые могли повернуться боком. Семь, пять и две с половиной секунды давались на то, чтобы их поразить. Это время на пять темповых выстрелов. За один такой заход можно было сделать 300 очков максимум. Ребята на тренировках это делали. А я как дилетант делал 265-275. Вот на этом армянин и погорел. Он сказал: "Бутылка коньяка и тридцать очков форы." "Согласен", - ответил я и выбил 272 очка. Его фора давала мне 302 очка, и стрелять ему уже было бессмысленно, а надо было отдавать коньяк. Это он мне запомнил и сказал что-то саркастическое про "стрелков-дилетантов". Я принял

в свой адрес и говорю:

-           Тоже мне, мастера международного класса. Да кто вы такие?! Да я вас всех небрежно одной левой заделаю немедленно!!! Расставляйте шахматы, только мне белые...

Первого я заделал армянина. В диком темпе. Потом понем­ногу переиграл остальных и... Зевнул ладью Коле. Здесь мне пришлось изворачиваться и все запутывать, вязать его на доске по рукам и ногам. И Коля не выдержал напряжения. Проиграл. Профессионализм явно взял верх, но я не подал виду, что своим выигрышем противоречил своим логическим доказательствам...

Я НАЧИНАЮ ГОВОРИТЬ ПО КОДОВОЙ ТАБЛИЦЕ И ЗАКАНЧИВАЮ ОТКРЫТЫМ ТЕКСТОМ

Меня инструктировали долго, ибо в моих руках была рация, которая работала на прием и передачу. Меня больше волновал прием, так как я не собирался ничего передавать. Мы находились в лесу, изрезанном вдоль и поперек дорогами, уходящими в песок. Вероятно, когда-то здесь было дно моря. Я сидел и бездельничал, рассматривая кодовую таблицу, которая была составлена по принципу пересечения: говорилось сначала слово, от которого шла вертикаль, а потом слово, от которого шла горизонталь. Или наоборот - сейчас уже точно не помню, но на пересечении была необходимая информация, которую надо было передать.

Тут и заговорила наша рация.

-       Медведь. Сорока. Стул. Стол. Как поняли, прием.

-       Я от вас жду подтверждения, - говорю я открытым текстом.

Мне опять те же слова:

-       Медведь. Сорока. Стул. Стол. Как поняли, прием.

А понял я очень даже хорошо. Это означало: "У нас смертельно больной человек. Необходима срочная помощь!" Тут я и перешел на человеческий язык:

-       Кончайте говорить кодом. Переходите на нормальный язык.

-       Ты что, с ума сошел?

-        Вот-вот, продолжайте таким же образом. Кто и где? Только открытым текстом. У меня нет времени. Я в незнакомом лесу, где сто пересекающихся дорог. Я стою вот здесь, квадрат такой-то у

развилки. Где вы? Как мне ехать? Быстрее, быстрее!

-       Поднимай дорогу: от развилки по правой, дальше до квадрата такого-то, будет опять развилка. Дуй по левой до старого строения, там дальше одна дорога к нам. У нас без сознания человек и почти уже не дышит. Спеши скорее.

Самое забавное было то, что я доехал за какие-нибудь пять минут, а тот, кто не дышал, так и лежал в яме, где работал движок электростанции. Слава богу, что так быстро.

Я его самолично вытащил.

Дело было плохо. Синяя асфиксия и без сознания. Тут я и включился. Фельдшер делал инъекции, а я искусственное дыхание, шофер же гнал машину к полевому госпиталю, куда я тоже все сообщил открытым текстом. Времени на игры не оставалось. Ехать пришлось долго, почти сорок минут. Делать искусственное дыхание пришлось минут семь, пока он не начал отходить.

Потом у меня очень болели плечевые суставы.

Наверное, просто нагрузки были необычными, да и дыхание пришлось делать в идущем по бездорожью автомобиле, который бросало вверх и вниз. Сдал я больного уже вполне нормальным.

Потом ко мне подошел контрразведчик, открыл было рот, а я так на него глянул, что он его закрыл и молча ушел. Не хотелось мне разговаривать на посторонние темы.

На разборе упомянули про оперативные действия медицины, и на этом все кончилось.

Я из этих учений вынес четкое мнение - такая система связи хороша там, где не требуется спешить. Хотел об этом сказать, да кого это все волновало. Никого.

Только спустя некоторое время командир части сказал:

-          А ты у нас, доктор, шустрый, ишь какой быстрый и оперативный.

Видимо, обсуждал с кем-то мои действия на учении.

ПОЕЗДКА ЧЕРЕЗ ВЕСЬ СОЮЗ ИЗ ЯВОРА В ТОЦКОЕ И ОБРАТНО ЗА МОЛОДЫМ ПОПОЛНЕНИЕМ: ЕДЕТ ЦЕЛАЯ БРИГАДА

Нас уже проинструктировали со всех сторон - и командир части, и в штабе группы войск. Мы ехали за молодым пополнением по маршруту: Явор - Легница - Брест - Москва - Куйбышев - Бузулук - Тоцкое. Туда и обратно: туда налегке, а обратно повезем с собой тысячу пятьсот человек молодого пополнения.

Во главе был поставлен майор Мишин. Он все время говорил только прописные истины и при этом еще выкатывал далеко вперед глаза. Еще он немного знал устав, но ориентировался в обстановке слабо, надеясь больше на молодых: как мы говорили, так он и делал. И еще три капитана, среди которых один медик, а двое - автомобилисты.

Мы приехали в Москву. И я сказал:

-         Москва есть Москва. Поэтому здесь останавливаемся на сутки.

Майор Мишин отозвался эхом:

-       Москва есть Москва. Ровно через сутки здесь на вокзале...

Так мы и разошлись. Потом, когда встречались через сутки,

каждый выглядел по-разному. Я, например, пришел в сопровождении очень красивой и с шиком одетой женщины, накормленный и мурлыкающий. Капитаны тоже выглядели неплохо. А наш майор снял фуражку со лба, волосики у него торчали, как у

Суворова при переходе через Альпы, вытер пот со лба и произнес знаменитую тираду:

-       Да, братцы... Москва есть Москва, но сколько надо тратить на нее денег...

Потом мы бродили по Куйбышеву, а я называл его Самарой. Майор Мишин все время меня поправлял: "Правильно Куйбышев!" А я гнул свою линию: "Самарская набережная..." Вот тут-то он и споткнулся, потому что случайно наступил на хвост гуляющему псу. Пес долго и с завыванием орал, а майор Мишин опять снял фуражку и вытер свой высокий лоб. Наступил вечер. Мы ткнулись в один ресторан - народу полным-полно, все столики заняты. Ткнулись в другой - то же самое: весь город пьет и гуляет, как будто больше нечем заняться в темное время суток.

-       Да, это вам не Москва, - сказал я.

-      Куйбышев вам не Москва,- сказал майор Мишин и растерянно

посмотрел на меня: "Что, так и останемся голодными?.. "

-         Одну секундочку, - говорю я и, сунув трешник стоящему на вахте у дверей ресторана представительному мужчине, прохожу внутрь, подхожу к одной официантке и прямо так говорю:

-       Извините меня, пожалуйста, но я в очень сложном положении. Еду через Москву и Куйбышев в сторону Бузулука. Со мной трое мальчиков, они очень хотят кушать, а в вашем городе ни одного свободного столика.

-       Манная каша пойдет? - деловито спросила официантка.

-       Вполне, - ответил я.

-       Заводите в залу, - сказала официантка.

А мне этого только и требовалось, привел я своих хлопчиков. Все здоровые, как на подбор, - косая сажень в плечах, в портупеях и при пистолетах на боку, как у меня. Тут мне официантка немного в растерянности, протяжно так заявляет:

-       И это - мальчики?..

-      Ну, что не девочки - это точно!

-       А как же с манной кашей, я ведь заказала...

-         Давайте ее сюда и еще четыре бутылки шампанского для начала.

-       Да, да. Именно четыре, - подтвердил майор Мишин.

Потом мы приехали в Тоцкое. Пошли на доклад к начальству. А начальство смотрит на нас и вопрошает: "Так что вы сейчас считаете нужным делать?" "Не знаю", - говорит майор Мишин. "Отдыхать", - говорю я. "Да, да, отдыхать", - вновь говорит майор Мишин.

-          А кто вам мешает?! Отдыхайте ровно столько, сколько посчитаете нужным, - философски замечает нам начальство. - Идите себе на здоровье.

ТОЦКИЕ ЛАГЕРЯ: БЫВШИЙ СТАРШИНА НАШЕГО КУРСА В АКАДЕМИИ

Я сразу направился в медпункт. В перевязочной ко мне спиной стоял Лесик - бывший старшина нашего курса в академии и мой хороший приятель - и набирал в шприц какое-то лекарство. Сюрприз!

-         Товарищ капитан... - я похлопал его по плечу, под халатом видны были четыре звездочки на погонах.

-        Не мешайте, я занят... - Лесик продолжал тянуть лекарство в шприц и слегка передернул плечами, показывая, что такое панибратство здесь неуместно.

-        Товарищ капитан... - моя рука еще сильнее похлопала его по плечу. И осталась на его плече, как приросла.

Лесик, как пружина, развернулся.

Он только долю секунды смотрел осуждающе: "Разве можно отвлекать врача в такое время?!", потом случилось неожиданное для меня. Шприц с шумом грохнулся на пол и разбился на тысячу кусочков. Глаза Лесика стали большими-большими и страдающими. Они наполнились слезами. Огромные глаза. В них отражалось все - радость встречи, невысказанная тоска, виноватость, надежда. Многое что промелькнуло в его глазах, а я тогда так и не понял.

Он бросился ко мне на грудь, как ребенок, и зарыдал, тяжело и надрывно. И вновь тогда я не понял, решив, что это в честь встречи старых друзей. "Саша, Саша, - приговаривал сквозь слезы Лесик.

-     Ведь семь лет уже прошло... Семь лет... Семь лет..." Я стоял, как отец, и успокаивал плачущего ребенка, я его гладил по голове, говорил какие-то добрые слова. Я сам не ожидал всего этого. А плечи его тряслись и. тряслись.

-       За каждый год пьем по бутылке водки, - сказал Лесик.

-        Хорошо, хорошо, Толя, как скажешь, какие разговоры... Раз надо, то выпьем... Куда пойдем?

-         Саша, только ко мне. Жена все приготовит. Я тебе покажу, где живу -- через пару часиков у меня. Ты предупреди там своих. Приехали за пополнением? - Анатолий начал успокаиваться, но глаза

-    никогда я больше таких глаз не видел. Бездонные и мерцающие, говорящие мне что-то. А я, дурень, не понимал. Глаза, казалось, жили от него отдельно. Они притягивали меня, как магниты, и я все время задавал себе вопрос: "Что?!"

...Выпили мы с ним те семь бутылок водки. Это был мой рекорд за один присест. Правда, за последней бутылкой мы шли долго по берегу Самарки к избушке Бабы Яги, которая через окно, куда мы сунули пятерку, выставила нам в своей заскорузлой руке эту седьмую бутылку.

Лесик рассказывал о том, что в Тоцком был произведен атомный взрыв. (Как просто, правда, - у вас под боком, и атомный взрыв, каково?!) Там, где дозы радиации были смертельны, поставили таблички: "Стой! Стой! Не входить! Радиация!" Но эта область совпала с поваленным лесом. Народ бросился на заготовку. Более двухсот человек получили смертельную дозу, а за последние годы умерло всего два, да и то от сопутствующих хронических заболеваний. "Сами не понимаем, как все это происходит. .."

И еще Лесик рассказывал мне, как один его приятель сгорел от замыкания - "...выгорел внутри полностью с одной стороны..."

Вот такие печальные разговоры вел со мною во время душевной нашей встречи наш курсовой старшина Лесик. Все о смерти, а я тогда так и не понял.

Толик провожал мой эшелон. Поезд уже шел полным ходом, а он все махал и махал рукой: "Прощай! Прощай! Прощай!.." И тогда я не понял.

Потом я узнал, что очень скоро после нашей встречи он ушел из жизни. Хороший был человек - добрый и справедливый. Пусть земля ему будет пухом, царство ему небесное!

МАЙОР МИШИН - НАЧАЛЬНИК ЭШЕЛОНА, А Я ЕМУ ГОВОРЮ: "БОГА РАДИ, СКОРЕЕ ПОЕХАЛИ ИЗ ЭТОЙ ПЕНЗЫ, ЧТО БУДЕТ, ЧТО БУДЕТ."

Поезд постукивал на стыках. А из вагона в вагон шла комиссия из пяти человек и трясла молодое пополнение на предмет наличия водки и похожих на нее напитков. Среди этой комиссии был я. Во главе был наш вождь майор Мишин.

Мы шли от вагона к вагону, за нами несли огромный ящик, который наполнялся водочными бутылками. Было в нем около сорока бутылок или чуть меньше. В конце концов этот ящик остался перед моим купе. Я вообще ехал, как посол отдельно взятой страны. Мишину я внушил, что для обеспечения эшелона лично мне нужны три купе. Три купе я и получил. Одно было пустое, в другом находился я, а в третьем - мой боевой помощник санинструктор Леша, сверхсрочник.

Сейчас санинструктор обнимал ящик с водкой и с гримасой усилия на лице вытаскивал этот ящик в тамбур, где мы с ним в присутствии комиссии должны были разбить всю водку вдребезги. Мы зашли в тамбур, я вытащил одну бутылку и трахнул ею

по металлическому стыку между вагонами. Запахло водкой, осколки я бросил в ящик на остальные бутылки. И отдал быстрое приказание: "Леха! Тащи к себе в купе сколько можешь, и побыстрее. Туда и обратно на одной ноге!" Леша мой забегал туда-сюда, а я себе знай бью да бью! Пахнет, как на заводе шампанских вин во дворе. У санинструктора от усилий в свою пользу выступил на лбу пот, появилась одышка. Забегает он в тамбур и говорит: "Порядок! Так ее всю упрятал - не докопаешься." А я ему говорю: "Каждый должен что-нибудь привезти из Союза - это твое законное, Леха, за работу и за службу, только тебе и никому другому, понял?" "Так точно!"

В тамбур вошла комиссия.

Майор Мишин пристально смотрел на осколки.

-       Вы что, уже?

-        Уже, уже, ни одной бутылки, - как вы сказали, - не должно выйти отсюда целой! Вот они, осколочки. А влага - она вся внизу на дороге...

Поезд подходил к Пензе. Было время после обеда.

А поезд все стоит на главной станции.

Я и говорю майору Мишину: "Бога ради, скорее поехали из этой Пензы, что будет, что будет...", а он, сердечный, смотрит на меня голубоватыми, прозрачными, как слеза младенца, глазами и переспрашивает: "А что?"

-       Конец станции будет, вот что.

-       А почему?

-       А потому, что сейчас все в туалеты побегут. Господи, вот будет стыд. Давайте, товарищ майор, хоть здесь скомандуйте, как следует, не тяните резину. Где здесь начальник станции?..

Из нашего эшелона сначала по одному, потом десятками стали выпрыгивать будущие защитники Родины, выполняющие свой интернациональный долг. Прямо на перрон.

Ровно через десять минут послышались перекрикивания станционных работников. Поезд, наконец, дернулся и тронулся. Но Пензе дорого обошлась эта незапланированная стоянка. Как говорил

потом мой санинструктор Леша: "3..... ли всю Пензу напрочь!"

Дальше мы шли без приключений. Теперь наш поезд не останавливался так вальяжно на главных станциях. Впереди были одни разъезды и полустанки. За окном пролетал наш союз нерушимый республик свободных...

На разборе поездки майор Мишин докладывал все коротко.

Мы все получили устные благодарности и удостоились рукопожатия высокого начальства.

А офицеры, ездившие в Тоцкое, еще долго при встречах друг с другом восклицали: "Москва есть Москва!" - это был у нас своеобразный пароль.

"ВСЕ, ПРИЕХАЛИ!" - СКАЗАЛ Я. "КА-ААК?!" - ВОСКЛИКНУЛ АВТОИНСПЕКТОР

-       А вот так. Хватит, покомандовал. Вылезай.

-       Ты что - в своем уме?!

-       Вполне. И отсюда я уже не тронусь с места, хоть убей!

Так мы и препирались между собой. Я подогнал огромную трехосную машину к тихому зеленому дворику и остановился у обочины. Рядом сидел автоинспектор, принимающий у меня экзамен по вождению. Я знал, что он хотел в тупик, откуда не так-то просто выбраться на трехосной машине. Но управлял уже парадом я, но не он, а он еще ни о чем не догадывался.

Автоинспектор имел чин капитана, шинель у него не сходилась на животе, и все свое время он проводил в столовой легницкого Дома офицеров или где-нибудь неподалеку от нес. Выйдет на улицу, остановит пару машин - и обратно за столик. Так и работал.

Я же сдавал экзамены по вождению. Права у меня были, но любительские. Вот и решил получить еще одни - профессионала. Для этой цели я походил на занятия в классы, послушал про двигатели и про систему электрооборудования. Потом немного позанимался разводкой на макетах дороги и даже поучаствовал в соревнованиях шоферов-профессионалов, асов первого и второго классов. Раз в год на нашем яворском военном стадионе проводились эти соревнования. Приходили все - офицеры, сверхсрочники, солдаты, члены семей. На гаревой дорожке стояла одна машина

ГАЗ-63. Она стояла у столика судейской бригады. Рядом были канистры с бензином и одна-единственная мерная на литр кружка. В машине над мотором была вмонтирована емкость, куда заливался один литр бензина. Потом в машину садился очередной претендент и начинал движение по гаревой дорожке стадиона. А все наблюдали и болели. Болели до тех пор, пока машина не останавливалась. Тогда ее буксировали к столику, и все повторялось сначала. Суть соревнования была очень проста - кто на литре бензина уедет дальше. За меня. очень болели все ребята-шофера. Перед тем, как мне сесть в машину, они обступили меня со всех сторон и наставляли:

-       Доктор, не газуйте...

-       Доктор, переключайтесь быстро и без задержек...

-       Доктор, тяните на прямой передаче...

-       Доктор, не вздумайте тормозить и идите накатом, пока едет...

-       Доктор, врубайте без газа...

Мой водитель санитарной машины стоял на подножке до тех пор, пока не завелся двигатель, лишь тогда он кончил инструктаж и скатился кубарем, чтобы не было в машине лишнего веса.

Я тронулся, машина пошла, и Бог был рядом со мной - такого я не ожидал, ребята ревели в голос, когда машина остановилась. У меня был восемнадцатый результат среди девяноста асов- профессионалов.

Теперь же власть уже была на моей стороне.

Психолог я всегда был отличный.

Мой автоинспектор еще трепыхался и что-то говорил.

Я дождался, пока он закончит очередную тираду и внушительно так говорю, со смаком и со вкусом:

-         Знаешь, как мы этот шашлык мариновали? На сухом вине. Натурально грузинском.

-       Какой шашлык?!

-          Да вон там, за заборчиком, - видишь, люди суетятся и хлопочут. Там его и стоит три ведра. И водочка охлаждается в ручейке. Если ты, конечно, не против. Сейчас начнут нанизывать на шомпура. Специально из нержавейки по такому, случаю сделали в своей мастерской...

Автоинспектор умолкает. И тут я его добиваю:

-       Ну что - поехали в тот тупик?

-       Да я что - с ума сошел?..

КАК ДАМ ЕМУ "ДЫХНУТЬ КИСЛОРОДОМ", ТАК ОН И БЕЖИТ СЕБЕ ДАЛЬШЕ

Вся школа, как один человек, во главе с командиром полковником Журавлевым Василием Андреичем вышла на старт годового зачетного кросса. На десять километров. Начало кросса от входа в часть, дальше - налево, потом на поля, потом еще через дворы, снова на дорогу и к воротам школы. Я был при исполнении и сидел рядом с шофером санитарной машины. В машине еще находилась врач-терапевт с ящиком неотложной помощи и с большой надутой кислородом подушкой зеленого цвета. Но это была чисто медицинская подушка, к армии не имеющая никакого отношения.

Мы должны были идти замыкающими наподобие технички при движении военной автоколонны.

Все. Старт. Двинули первые ряды. Через минуту тронемся и

мы.

-       Вперед! - скомандовал я. Шофер медленно стал сопровождать последнюю группу, среди которой бежал мой приятель капитан. Он был небольшого роста, кривоногий, с хохляцким лицом и веселый мужичок, что надо. Я ехал в машине, а мысленно бежал рядом с ним.

-       Догони, хочу на его лицо посмотреть, - показал я водителю на капитана. - Кажется, он уже весь посинел.

Капитан совсем выдохся, переходя постепенно на шаг, он все отставал и отставал. "Господи, да как там ему помочь?! Пробежаться, что ли, рядом? Или... Или..." - у меня стала оформляться неожиданная идея. Я открыл дверцу, стал на подножку и закричал своему врачу-терапевту, миниатюрной блондинке, симпатизирующей моему водителю санитарной машины:

-       Доктор! Доктор! Дайте мне кислородную подушку!

Из кузова ко мне протянулась женская рука в белом халате с подушкой. Я схватил подушку и соскочил с машины. Догнал своего приятеля, шагаю рядом с ним и говорю:

-       Вот тебе подушка. Держи ее вот так. Здесь у нее краник - как откроешь, идет кислород. Но ты его не выпускай на ветер, а вдыхай себе вовнутрь. Почувствуешь себя лучше, закрывай краник и бросай подушку, я там разберусь сам. Беги дальше. Как тебе снова подушка потребуется - поднимай вверх руку вот так. Понятно?

Тот слова не может вымолвить от перегрузки, лицо синее. Машет только головой утвердительно: "Да! Да! Да! Да!"

Схватил в руки подушку и идет дальше.

Потом побежал. Вприпрыжку -скачет, как кузнечик.

Бежит и дышит из подушки.

Вдруг как поддал скорости, ноги так и замелькали, а подушку из рук не выпускает. Я шоферу говорю: "Поддай газу!" Догнали. Отбросил он подушку и нагнал основную массу кроссме-нов. Я подушку подхватил, держу ее на коленях, сижу в кабине и ожидаю сигнала.

Все. Стал мой приятель опять отставать. Еще его рука не поднялась до конца, а я уж рядом - "Бери подушку, вентиль открой!"

Бежит он уже профессионально с подушкой - любо-дорого смотреть. Но тут я соображаю, что это может вызвать неожиданные толки и пересуды.

-       Стой! - кричу ему. - Не так быстро, не перегоняй, тебе говорят! Отдай подушку, злодей! Куда с подушкой?! Куда ты?!

А он как врубил скорость и не останавливается.

Так и убежал от нас. Мы же не можем обгонять последних.

Уже на финише отдал пустую подушку, которую аккуратно свернул в трубочку. Подает и говорит:

-       Теперь порядок! Кросс пробежать - что раз плюнуть!

Так и завершился для меня этот кросс - все мельтешит перед глазами мой приятель, а ни на кого другого просто не было возможности обращать свое внимание.

Школа пробежала без медицинских происшествий.

Я ДО ТОГО СИМПАТИЗИРУЮ ЖЕНЩИНЕ, ЧТО ОСУЩЕСТВЛЯЮ ПОДЛОГ, А ОНА ПОЛУЧАЕТ ПЕРВЫЙ СПОРТИВНЫЙ РАЗРЯД ПО СТРЕЛЬБЕ

Мне приказано обеспечивать бесперебойную работу военного стрельбища. На практике это означает, что с самого раннего утра и до пятнадцати ноль-ноль я нахожусь на свежем воздухе. Большего и желать невозможно, но я дипломатически делаю вид, что это меня очень тяготит. В армии всегда так: если тебе чего-то хочется и об этом узнает твой начальник, то обязательно притормозит твое достижение этого самого; если тебе этого не особенно хочется, а это самое рядом и вокруг тебя, то продлят твое пребывание в этом как можно дольше. Поэтому я и делал вид, что стрельбище меня не прельщает. По крайней мере это знало начальство и периодически проверяло мое нахождение на стрельбище. А я там был с удовольствием. Постепенно я перестрелял из всего вида оружия, освоил судейство и теперь судил стрельбу одной спортсменки. Лично я ей симпатизировал и решил сделать ей первый разряд. Все дело было в психологическом барьере. Стоило спортсмену на соревнованиях выполнить норму, которую он перекрывал с лихвой на тренировках, как сразу все результаты лезли вверх. Но она-то знала каждый свой выстрел. Протокольно все сходилось - на три очка перевыполнен первый разряд. Она подошла ко мне, протянула руку, пожала протянутую мою и просто говорит: "Спасибо! Теперь я буду стрелять без этого дурацкого пресса!" Постояли мы немного, а она смотрит куда-то за меня и произносит:

- Вот и муж мой, Володя. Ему обязательно все расскажу!

Я подумал, что на то и муж, чтобы разные подробности рассказывать. Поворачиваюсь и начинаю задумываться. Ко мне с протянутой для приветствия рукой приближается наш контрразведчик части.

Да. Дела. Вот и симпатизируй. Сперва нужно всех родственников изучить или мужей по крайней мере. Так думал я, возвращаясь в часть.

На стрельбище происходят всякие происшествия.

Больше всего спортсмены любят разыгрывать друг друга. Как-то при мне кричат: "Коля! Коля! Смотри, заяц!" А Коля - чемпион по стрельбе как раз на ту дистанцию, где объявился этот заяц. Подхватывает Коля свою винтовку, целится и плавно нажимает на спуск. Раздается выстрел, а заяц подскочил, чуть передвинулся и продолжает сидеть как ни в чем не бывало. Коля стреляет еще раз. Тот же самый эффект. Еще. Еще. Еще. Потом как закричит: "Гады ползучие!" Отбросил винтовку и бегом к зайцу. Оказалось, что зайца давно уже подстрелили, а дергали за ниточку, перекинутую через блок.

Среди таких идиллий и произошло ЧП. Один стрелок прислонил свою винтовку, которая уже была на шнеллере (его предварительно нажимали перед выстрелом, чтобы только касанием за спусковой крючок вызвать выстрел - без всяких усилий). Начал он шнуровать ботинок, задел приклад, винтовка пошла на него, ударила кончиком ствола по подбородку и стрельнула ему прямо в рот мелкокалиберным патроном. Изо рта идет у него пенистая кровь, я его заставил взять на руки вниз лицом - по пять человек с одной стороны и пять человек с другой стороны. Так и транспортировали без всяких носилок, хотя носилки были рядом. Мчались мы в госпиталь.

Я сказал водителю:

- Гони. Против всех правил. Клянусь, что свой приказ тебе потом подтвержу где угодно, только не съедь в кювет. Руби по трамвайным путям, по одностороннему движению - но кратчайшим путем. Вперед! Нет ни секунды лишнего времени. Выручай, я этого тебе никогда нее забуду!

И мы погнали.

Слава богу, оказалось, что пуля угодила в зуб, раскрошила его и утыкала осколками из зуба все верхнее небо. Но на нас с шофером уже в части были заготовлены записки об арестовании за лихачество. Их потом тут же отменили, хотя фактически мы помчались по Легнице с ветерком.

А шоферу я добился отпуск на родину. Он был срочной службы.

Я стараюсь всегда держать свое слово, ибо слово человека - и есть его собственная честь. Чем больше в человеке ответственности за свои слова - тем больше в человеке чести.

НУ И ПРОХОДИМЕЦ НАШ ПОЛИТРАБОТНИК, НО КАКОВ ГУСЬ - ВОТ ЭТО ДА!

Я по каким-то делам зашел в автопарк. Кажется, там ремонтировалась санитарная машина. Посмотрел я на нее, родимую, порадовался свежей краске на боках и собрался совсем было уходить, но тут все вокруг забегали, и появился наш политработник. Он метался больше всех и все оглядывался на входные железные ворота.

В воротах появился заместитель командующего.

Рядом семенил наш командир и непрерывно докладывал по ходу замкомандующего - это оттого, а это от этого. Как будто бы перед ним был не военный генерал, а марсианин.

Вдруг наш политработник толкнул меня в бок и прошептал:

-       Саша, Саша, где здесь солидол?

Он никогда так меня не называл, это было неожиданно, и поэтому я точно так же шепотом сказал:

-       Да вон он, в квадратной банке стоит у ямы. Все это знают.

Политработник бросился к банке с солидолом. Я с интересом

наблюдал. Он опустил свои руки в солидол, потом начал руками водить по утрамбованной земле автопарка, затем бросился к бочке с ветошью.

"...Хоть ветошь, стервец, знает, где находится..." - отрывочно подумал я.

Политработник долго тер ветошью руки, но потом я отвлекся на замкомандующего. Я уже знал все эти штучки. Он должен был всем подать руку, выслушать представление офицера: такой-то, работаю на такой-то должности, а затем задать какой-нибудь простой вопрос. Как правило, всем задавался один и тот же. После ответа начальство следовало дальше. Подобным образом я уже "встречался" даже с маршалами.

Так он подошел ко мне. А потом приблизился к нашему политическому вдохновителю. Тут и началась великая комедия, которой я никогда не забуду. Для меня происходящее стало эталоном жульничества.

Замкомандующсго сонливо протянул руку. Но его рука повисла в воздухе. Политработник вдруг твердо сказал:

-       Руки подать вам не могу...

Все вздрогнули. Вздрогнул и замкомандующсго.

-...она очень грязная, обслуживаю технику...

Этот проходимец сделал широкий жест, показывая на все машины в парке. Замкомандующего давно проснулся и стал смотреть с интересом кругом. Наверное, увидел вокруг машины и сообразил, что находится в автопарке. А перед ним человек, который их один и обслуживает.

У меня нижняя челюсть так и отвалилась.

Точно так же выглядел и командир Журавлев Василий Андреевич.

Да и другие наши офицеры смотрелись не лучшим образом.

Замкомандующего повернулся вполоборота к следовавшему за ним адъютанту и громко сказал: "Запишите фамилию товарища!"

Так мы и пребывали в состоянии транса до тех пор, пока не пришел вызов нашему трудяге сверху, и он пошел на повышение на политическую работу более высокого уровня.

- Ну, и сукин сын!

Так думал и продолжаю думать до сих пор я. Ну и проходимец наш политработник, но каков гусь - вот это да! Только фамилию его я забыл, ибо не оставлял он никакого светлого следа в душе.

Но самое интересное, что все офицеры, как в рот воды набрали, и никто не осмелился комментировать случившееся: в армии такое бывает.

А мне просто было не до того. Наступало время прививок. В нашей военной поэме говорилось: "Как закончилась вакцина, в отпуск едет медицина..." Я уже подумывал об очередном отпуске.

И мыслями был далеко-далеко... В Кемери...

Рядом с близкими и дорогими мне людьми в своей семье...

...Всей душой я стремлюсь туда, где нет подлости и хамства и где греет и цементирует любовь.

ЧТО ДЕЛАТЬ? ЧТО ДЕЛАТЬ? ТОЛЬКО РАДИОЛА С ПЛАСТИНКАМИ МНЕ ПОМОЖЕТ

Суть вопроса такова. Из Индии прилетел во Вроцлав какой-то важный польский пан. И почувствовал себя плохо. Его поместили в местную больницу. За ним ухаживали персональный врач и санитарка. И вдруг у врача умирает ребенок. Потом умирает санитарка. Потом врач. Оказалось, что натуральная оспа. А Вроцлав всего километрах в шестидесяти от Явора.

Начал я прививки.

Обычно на эти прививки солдат затаскиваешь силком, офицеров

-     длительным убеждением, а вольнонаемных и членов семей не допросишься и не дозовешься.

А тут народ повалил. Учет у меня "железный" -не привилась оспа, прививаю еще раз. Так приходилось до пяти раз прививать. Вот когда схлынул поток, приезжает начальник медицинской части всей группы войск и говорит мне:

-           Решено на вашей базе "проиграть" оспу. Пойдемте и посмотрим подходящее здание.

-             Чего смотреть - вот оно, рядом с медпунктом - законсервировано, трехэтажное красного кирпича старинной немецкой постройки.

-          Вот и отлично. У вас есть женщина, у которой после прививки обострился нейродермит. Вот и возьмите всех контактных. Поставить охрану с автоматами - никого ни туда, ни обратно. Только вы можете, капитан, входить. Пищу передавать через шлюз. Никаких контактов, запомните, все как во время натуральной оспы. Играем серьезно.

Так и заиграл я совершенно серьезно. Выявил всех контактных

-   всего восемнадцать человек, включая моего вольнонаемного врача- терапевта и водителя санитарной машины, замполита и нескольких офицеров.

Связь только телефонная.

Передача еды через шлюз.

Посты автоматчиков круглосуточно.

Ночью весь дом освещен.

На третий день зажали меня в доме изолированные от внешнего мира и говорят: "Или выпускай, или срочно что-то придумывай! Больше наших сил нет здесь сидеть без дела. Книги уже не читаются, хочется на волю."

-       Ну, и стал я думать. Все время думаю. А что вам такого еще сюда принести, ей-богу, не знаю.

-       Подумайте, доктор.

-       Что делать?

-        Что делать? Что делать? Радиолу принести, - говорит моя вольнонаемная врач-терапевт.

Принес я радиолу и целый ворох пластинок.

Все сразу успокоились, и стало весело - музыка и сплошные танцы. Прихожу я туда после работы, а водитель с врачом встречают меня, держась за руки. И нежно так прижимаются один к другому. Вижу, что здесь порядок. Так и прошли несколько недель игры.

За это время мы прививали не только скарификатором, но и своим собственным изобретением. Представьте, что в пробку от бутылки воткнули десяток иголок так, что они торчат остриями наружу, а сами они коротенькие. Это и было изобретение, так как нам казалось, что такой метод менее травматичен, что он только "раздвигает" кожу, но не травмирует ее, как скарификатор. Потом, по-моему, этот метод был опубликован в военно-медицинском журнале, но за достоверность этих сведений я не ручаюсь. Просто мне соавтор, Пушкарев Евгений Сергеевич, который в этом деле был ведущим теоретиком, божился и клялся, что он опубликует. В общем и целом наше изобретение давало больший процент прививки, чем скарификатором.

Вот так мне и запомнились эти игры под боком у натуральной оспы. Во Вроцлаве, говорили, контактных было около полутора тысяч.

"А-АААААА-А-АААААА!" - РАЗДАЛСЯ ИЗ СОЛДАТСКОЙ СТОЛОВОЙ ЖЕНСКИЙ КРИК

Я проходил мимо столовой, когда раздался душераздирающий женский крик, я бросился прямо через дверь в варочный цех. Перед большим "коробом" работающей на газе плиты стояла и пронзительно кричала молодая повариха. Вся ее грудь, треугольничком выступающая из выреза белого халата, была багрово-красного цвета. Таким же было и лицо. Волосы, вечно торчащие так модно из-под шапочки, с чем я всегда бесплодно боролся, превратились в пучок желтоватой и готовой осыпаться сажи.

-       А -аааааааааа-а-аааааааа!

Все на пищеблоке прекратили работу и напоминали испуганных кур с вытянутыми шеями и неподвижными, устремленными в одну точку взглядами.

-       А-аааааааааа-аааааааа-а!

Надо было что-то делать. Моментально, а то она умрет от крика. Я подошел к ней, наклонился к ее уху и прошептал - именно прошептал:

-        Знаешь, какое теперь у тебя будет красивое лицо - ни одной морщинки. Большие деньги берут за эту операцию. А у тебя - бесплатно.

Вмиг замолчала повариха.

И с интересом смотрит на меня.

Спрашивает: "А сколько платить?"

-        Если в злотых, то, вероятно, зарплаты три-четыре, а может быть, и больше. У кого какое лицо, например, у тебя не такое большое, ты еще отъесться на солдатских харчах не успела... С тебя наверняка три зарплаты бы взяли, не меньше. Так что сейчас - сплошной доход! На сэкономленное что-нибудь купишь, например, ковровку.

Пока она раздумывала о покупках, мне в тридцать голосов рассказали подробности.

Она включила "короб", открыв газ, но заговорилась, нарушив все инструкции по технике безопасности. Потом сунула туда зажженную факелом свернутую газету и получила страшный удар вырвавшимся наружу клубом пламени. Пламя ее всю охватило и тут же отпустило - короб начал нормально функционировать.

-       Ты останешься на работе или дать освобождение?

-         Да все нормально, доктор. Только ведь на ковровку моя очередь еще не подходит...

-        Тогда я тебе сейчас принесу ленимент - смажешь слегка, но больше не варись на жару. Вот увидишь, какое у тебя будет красивое лицо - загляденье!

-         Ковровку куплю, потом и замуж можно выходить, - эхом отозвалась повариха.

Я уже выходил в дверь.

Меня ожидал посыльный: "К командиру..."

Здесь у каждого начальника были и функционировали свои собственные информативные каналы. Командирский был особенно надежен. Он уже знал о случившемся, но ждал меня с подробностями.

Так я и доложил.

Нарушена техника безопасности.

Надо вновь собрать весь поварской состав и проинструктировать, как работать на овощерезке, на газовой плите и как пользоваться электричеством на пищеблоке.

-       Доктор, а как ты ее успокоил, что ты ей такого сказал?

Командир смотрел на меня с нескрываемым интересом. И ждал

моего ответа. Я подумал и ответил: "Гарантировал, что никаких неприятностей у нее не будет." Командир был явно разочарован.

Через некоторое время лицо у поварихи действительно стало значительно приятнее и красивее.

Так я ее и запомнил: кричащую во весь голос и моментально умолкнувшую. К женщинам всегда должен быть свой подход.

Главное - заинтересовать.

РАЗГОВОРЫ "ЗА ЖИЗНЬ" И СУТЬ САМОЙ ЖИЗНИ

Мне тридцать лет.

Я возвращаюсь из отпуска, который проводил в своей семье в Кемери у родителей, в польский город Явор, расположенный на бывших немецких землях. Поезд покачивает, в кармане у меня только трешник на всякий случай для Бреста. Двери моего купе открыты, по коридору идет сплошной поток в ресторан, который находится совсем рядом, вагона через два-три. Но это меня совсем не волнует и не тревожит.

Вдруг в купе заглядывает знакомое лицо.

-       Саша! Привет! Откуда и куда?

-       Привет, Володя! Из отпуска к месту службы. А ты?

-         Как раз наоборот - от места службы в отпуск! Пошли в ресторан!

-       Денег нет, Володя. Ведь возвращаюсь...

-         Саша, брось... Какие проблемы... Да и поговорить нужно... Пошли!

-       Пошли, Володя. Столько лет прошло...

Пока мы идем по вагонам, пока нас "заносит" в тамбурах, я вспоминаю нашу часть в Риге, вспоминаю Володю, который все такой же аккуратный и наглаженный, вспоминаю его жену Галину, с которой я чувствовал себя или слишком молодым, или глубоким старцем. Таким старым и умудренным жизнью человеком, который может отчитать легкомысленную молодую женщину:

-          Галя! Почему ты так себя ведешь? У тебя что - мужа нет?! Лично я не понимаю, как можно изменять своему мужу направо и налево. Он же у тебя чемпион прибалтийского округа по офицерскому многоборью...

-          Александр Павлович! Я вам сейчас так скажу, что вы вздрогнете. И запомните на всю жизнь. И поймете, что иногда нельзя на такие темы так говорить с женщиной... А если хотите знать, то единственный раз я его как следует подержала за одно место только тогда, когда у него там бородавка выросла, и он ее бритвочкой срезал. Тогда и держала до приезда скорой помощи... А так - никогда в другое время. Ясно вам или нет?!

-       Ты что, Галя... Да я не думал... Успокойся... Я хотел...

-       Все вы хотите. Я считаю, что мой долг накормить его, одевать на него все чистое и наглаженное. Я так и делаю. Есть претензии?

-        Нееет... неет... Да он у тебя самый чистый в части и самый наглаженный... Ты извини... Я не хотел... Во мне просто начальник твой прорвался на белый свет...

-       Не надо извиняться. Все в порядке. Вы только ответьте мне на мой вопрос - здесь уж никто лучше вас не скажет. Только без эмоций и с холодным рассудком... Вот фото. На нем мужчина. Отдаваться мне ему или не отдаваться? Посмотрите внимательно,от того, что вы скажете, может быть, наши с Володей судьбы зависят...

С фотографии на меня глядел мужчина лет сорока пяти- пятидесяти. Личность сильная. Занимающая высокий пост. Волевой, деятельный и требовательный к себе и к окружающим. Лидер. Этот не подведет, никогда не будет кривить душой и отказываться от своих слов и обещаний.

Я так все и сказал. И спросил: "Кто это?"

-            Начальник военного училища. Так какое будет ваше решение?!

-          Отдаться. Но при одном-единственном условии. Чтобы у Володи было все хорошо. Тебе, Галина, ясно?!

-       Да... Понятно, и спасибо вам, Александр Павлович... Спасибо, Саша.

...Мы сидим в ресторане. Володя говорит, а я слушаю вполуха... Все время вспоминаю его красавицу жену... "После твоего отъезда за границу со мной стали происходить чудеса... Пришел положительный ответ на мой рапорт о поступлении в училище... На экзаменах сплошные отличные оценки... Проучился курс, получил квартиру... Стал стипендиатом... Сейчас преподаю... И зарплата отличная..."

А перед моим внутренним взором возникает Галина... Тогда, когда мы большой компанией врачей уехали на пикник в лес на санитарной машине. Все подвыпили. Она разделась до бюстгальтера и стреляла в цель из малокалиберной винтовки... Бутылки разлетались одна за другой...

И вдруг ее образ стал отдаляться... Господи, это уходит моя молодость... Безвозвратно...

КАК ПЬЯНЫЙ МУЖ ЖЕНУ ПРОДАЛ ЗА БУТЫЛКУ

Я любил гулять бархатистыми вечерами по окраинам Явора.

В самом Яворе всегда чувствовалось дыхание истории, это меня возбуждало, иногда выбивало из колеи, иногда заставляло уходить в далекое прошлое.

Окраины были спокойнее. Особенно мне нравилась аллея из каштанов. Я все искал в Яворс цветущую магнолию, но не находил. Такая прелесть была только в Легницс. Ночью деревья стояли таинственными темными силуэтами, вдали слышалось журчание небольшой прозрачной речушки. Небо было высоким, темно- фиолетовым с огромными звездами.

Я размышлял о людях, думал об их поступках, целях, воле.

В то время я еще не мог-четко сформулировать себе, что такое ум и интеллект. Я только подходил к пониманию таких весьма распространенных бытовых понятий, как "умный" и "дурак". Подсознательно я очень точно чувствовал людей, мог моментально отличить примитивного человека от интеллектуала, мог расставить в этой абстрактной совокупности от гения до идиота всех своих знакомых. Правда, крайности, как правило, отбрасывались, все мои знакомые укладывались в промежуточные значения, начиная от гения - в талант - умного человека - интеллектуала - примитивного человека - дурака - имбецила - дебила и идиота. Все мои военные коллеги находились в промежутке между интеллектуалом и примитивны человеком...

Так я себе и бродил в сплошных размышлениях.

Скоро начнутся трехэтажные кирпичные дома, где живут военнослужащие. В течение дня я часто бегал по этажам на вызовы. Вот и вчера я бежал вприпрыжку на третий этаж к больному ребенку. Но что-то заставило меня остановиться у слегка приоткрытой входной двери у одной из квартир на втором этаже. За дверью раздавались странные звуки, напоминающие собой дыхание совершенно пьяного человека. "Это тоже по теме!" - подумал я и толкнул дверь плечом. Дверь пружинила и не поддавалась, как будто что-то мешало снизу. Я приналег сильнее - дверь под нажимом стала отходить... На полу лежала абсолютно голая молодая женщина. Она была в какой-то серой массе. Сначала я не понял, а когда услышал травящий из горелки газ, до меня все дошло. Я быстро прошел на кухню, закрыл газ и раскрыл окно в комнате и на кухне. На газовой горелке стояла налитая до краев кастрюля с борщом - он-то и залил газ. А мадам в это время принимала ванну. Там она и выключилась, но смогла выбраться, подползти к двери и слегка приоткрыть дверь. Женщина все еще была без сознания. Надо будет это использовать! Я взял ее на руки, отнес в ванную, отмыл, потом, держа в руках, набросил на тахту чистую простыню и положил туда хозяйку. Потом достал одеяло, накрыл ее и, взяв стул, уселся рядом. Я сидел и ждал. Сидел и терпеливо ждал ее первой реакции и слов. Она зашевелилась и стала приоткрывать глаза, потом широко их открыла и несколько десятков секунд пристально на меня смотрела. Потом по-деловому сказала:

-         Спасибо вам большое, доктор. Я думала, что мне конец. Только мужу ничего, пожалуйста, не говорите. Он у меня жуть какой ревнивый.

-        Пожалуйста. Если будет надо, вызывайте на дом. Приду на борщ.

-       Что вы, что вы... Не дай бог... Муж мне спуску не даст...

Так я и бродил в мыслях, что вокруг меня слишком много женщин.

И вдруг услышал поскуливающий женский плач.

Передо мной возникла группа из трех человек.

Один, - это был муж, - стоял и обнимал столб.

Второй, - это был совершенно незнакомый мне офицер, - тянул за руки упирающуюся жену того, кто прирос к столбу.

Третья - это была жена, - поскуливала и сопротивлялась.

-       Валентина! Что случилось?!

-      Мой меня продал за поллитра и уже все вылакал, подлец.

-           Неужели она стоит только бутылку? - обратился я к незнакомцу.

-         Да я бы дал и три бутылки, да он так нажрался, что не выпьет.

Вот на этих самых словах, каюсь, я ему и врезал по челюсти. Прямым ударом.

Вокруг меня было слишком много женщин.

"СТЫД КАКОЙ... РАЗВЕ ЭТО МОЖНО, ДОКТОР, ДЕЛАТЬ? ЭТО ЖЕ НАШ ТОВАРИЩ!"

Сказал полковник Журавлев. Первый раз за все время он не пригласил меня сесть в своем присутствии. Мы говорили с ним глаз'на глаз о командире роты, имеющем звание майора и находящимся на должности подполковника. Роты у нас были специальными, учебными, отсюда и такие звания. В ответ я сказал:

-       Вот поэтому я и настаиваю, чтобы майора Перцева направить в психиатрическое отделение. Наших сил здесь явно недостаточно. Вы же знаете, что мы его посменно караулили, чтобы не убежал из дома. Но сегодня не могли удержать - он выбрался в форточку, его уже совершенно пьяным взяли где-то в районе нашего стрельбища. И здесь - если направим на лечение - нет никакого стыда. Болезнь - это не стыд, а страдание. Так и у него. Алкоголизм такая же болезнь. Ведь никто не узнает. Я вам гарантирую. Из отделения сведения не дадут никому. Все, кто его караулил, - замполит, я и его сосед - никому ничего не скажут. Остаетесь вы и жена майора. Пусть она на меня пообижается, но потом будет благодарить. Я твердо убежден, что его надо транспортировать немедленно. Хотите сохранить его для службы - давайте добро.

Командир задумчиво смотрел на бумаги перед собой, которые он перебирал у себя на столе, и молчал.

Молчал и я.

Наконец командир вызвал дежурного и коротко бросил:

-       Санитарную машину к штабу.

-      Есть! - ответил дежурный и повернулся кругом на каблуках.

-        А вы, доктор, передадите мою личную просьбу заведующему отделением. Майор у нас боевой офицер. И лучше его у меня нет другого такого командира. Это я вам говорю между нами. Так и скажите: командир очень просил за него, он нам нужен для дела и никаких бумаг на увольнение, ясно?! Я бы лично поехал, но боюсь, что это только осложнит все дело. На вас вся надежда, доктор. Ваш предшественник всегда в таких случаях был на высоте. Будьте и вы. Я этого не забуду. Езжайте, машина на месте, и майор уже тоже. Я дал заранее для него команду, чтобы сидел и ждал нашего с вами решения.

С тем я и уехал.

С тем я и вернулся, когда приблизительно через месяц вновь в мою машину сел наш командир роты.

Никто в части об этом и не догадался.

Вот это было и удивительно, ибо ничего скрыть было нельзя. Сработало то, что майор должен был уезжать в отпуск. Так и считали в очередном отпуске, поехал к родителям, но без жены. Жена у него работала, и такие случаи у нас бывали, когда не совпадали отпуска.

Я чувствовал, что майор мне благодарен.

В конце концов я его спас от неминуемого скандала и последующего увольнения. В медицинской книжке была выписка, где отделение вообще не упоминалось, а диагноз был написан сложный и непонятный, типа "вегетодистония на фоне переутомления".

Изменила свое отношение ко мне и жена майора. Она опять стала улыбчивой и доброжелательной. Впрочем, такой она и была - семейной, хозяйственной, работящей и доброжелательной. Честно сказать, эта пожилая по тем представлениям моим женщина мне нравилась значительно больше молодаек, вертящих нижними местами перед носами мужчин. Уже в то время

ценность женщины в моем сознании была очень четко обозначена, и в этой ценности отношение к семье было решающим.

С командиром мы больше на эту тему никогда не говорили, но любое мое экспертное решение принималось им безоговорочно.

Больше в части никто не запивал. И слава Богу.

КОРОЛЕВА КРАСОТЫ

-       Дорогой доктор, узнаете меня?

Только голос был мне как-то знаком.

Передо мной стояла и улыбалась мне, как старому и доброму знакомому, ослепительно красивая женщина.

"Господи, этого мне еще не хватало посреди части у всех на виду. Кто это может быть? Неужели... Нина, слава богу! Гора с плеч!" - так моментально промелькнуло у меня в мыслях.

-        Здравствуйте, Нина. Я очень рад вас видеть такой красивой. Господи, сколько же вы хлебнули горя и унижений ради этого... Как ваш ребенок? Какие дальнейшие планы? Что вы думаете о своем старшине?

Я задавал эти вопросы, а за ними столько всего было, что нас связывало и объединяло в какой-то степени.

Я задавал эти вопросы, а сам уходил в прошлое.

Суть дела была в том, что во время поголовных прививок против оспы, которые делались всем безо всякого исключения, ибо этого требовала эпидобстановка и сама жизнь, Нина получила сильное обострение своего нейродермита, превратившегося в мокнущую экзему. Несмотря на мой категорический запрет расчесывать зудящее место прививки, она за ночь разнесла себе коровью оспу по всему телу.

Тут и посыпались медицинские ляпы и ошибки одна за другой.

Я перезвонил в госпиталь и все подробно рассказал. Так, мол, и так. Есть у меня больная с хроническим нейродермитом. Я ей сделал прививку по жизненным показаниям. Очень строго предупредил, чтобы она не расчесывала место прививки. Она за ночь расчесала и разодрала все тело - даже сорвала повязку, которую мы наложили на место прививки. Теперь по ее телу пустулезная сыпь, и это "коровья оспа".

Меня выслушали вполуха и сказали: "Раз надо, то и вези сюда."

Я и повез.

В общее приемное отделение госпиталя.

Там взглянули на мою Ниночку и стали отключаться от дикого страха - рядом во Вроцлаве была натуральная оспа. А у Нины была самая натуральная картина прививочной оспы. Эти картины по внешнему виду полностью идентичны. Разница в небольшом - если контактировать с прививочной оспой, то потом остается только память о неприятной картине, но если контактировать с натуральной оспой, то потом чаще всего человек отдаст Богу душу. Вот так. Шум возник дичайший. Никто не хотел вспоминать про наш телефонный разговор. Все, кроме меня, о нем забыли. Но у меня хватило ума и смелости подробно и толково рассказать обо всем этом начальнику медицинской службы Северной группы войск.

Он выслушал меня очень внимательно.

Долго раздумывал.

Потом спокойно сказал:

- Ты тоже виноват. Зачем вез ее в общий госпиталь? Надо было сразу везти в инфекционное отделение. Мало ли что тебе скажет какой-нибудь там подполковник, дежурящий по госпиталю. Свою голову надо на плечах иметь. Теперь будем играть эту оспу со всей серьезностью, включая твою часть и эти госпитали. Тебе я доверяю, действуй в своей части так, как будто это и есть натуральная оспа. Выполняй!

Его рассудительность и спасла меня, ибо все остальные готовы уже были и предать меня, и продать за непонюх табака.

А Нину я потом навещал несколько раз. Она, бледная и одинокая, находилась за занавесями из пропитанных лизолом простынь и одна занимала целое инфекционное отделение. Потом, когда эти игры закончились, Нина ежедневно ходила ко мне в санчасть и рыдала в голос - с кожей дела были плохи. Тогда в горячке событий я и сказал ей свою знаменитую фразу: "Ты же женщина, вот и выполняй свое предназначение - родишь и выздоровеешь полностью." Сейчас я видел воочию то, что ВИДЕЛОСЬ мне раньше...

"...ЭТОГО, СЫНОК, УЖЕ НИКОГДА НЕ БУДЕТ, ПОПОМНИ МОИ СЛОВА..."

Это было в самом начале бурных 60-х годов.

Отец предложил нам вместе совершить путешествие из Риги в Тбилиси через всю европейскую часть Советского Союза.

-           Знаешь, сынок, нам больше никогда не предоставится такой прекрасной возможности увидеть столько интересного. И практически бесплатно - ведь и у тебя как офицера есть проездные документы туда, куда душа пожелает, и у меня как железнодорожника такие же возможности. Давай, сын, объединимся и махнем в Тбилиси. Это очень красивый город, загляденье. Я уже там бывал. Считается, что это "кавказский Париж". Там и фуникулер, там могила Грибоедова, там бани, там красивейшие дома и улицы. Там живут веселые и жизнерадостные люди. У них там жизнь значительно легче нашей... Много им дастся послаблений, да и деньги прямо из земли растут в виде мандаринов и других фруктов. Поехали, а? И по дороге мы с тобой насмотримся всяких картин. Поедем по Украине - там терриконы, как египетские пирамиды... А самое главное - проедем мимо родных для меня мест около Тихорецкой... Вся страна проплывет у нас перед окнами... Сиди себе и любуйся... Потом, сынок, всю свою жизнь будешь это вспоминать...

Отец умел говорить по-русски.

Красиво говорил и всегда по делу.

Я знал заранее, что будет все именно так, как он сказал.

Поэтому, не раздумывая, сразу согласился.

-       Согласен, Отец.

Теперь мы смотрели из окна поезда на проплывающую мимо нас огромную страну.

Отец все повторял и повторял:

-        Запоминай, сынок, как все это выглядит. Это все тебе потом пригодится в жизни. Да и в самом человеке обязательно должна жить память. Без памяти о прошлом человек ничего не стоит.

Где-то в районе Тихорецкой, где он родился, он выскочил из поезда и долго отсутствовал. Я уже начал беспокоиться, но он вернулся гордый и довольный, неся в руках литровую банку паюсной икры, оловянную ложку и "маленькую" водки.

Отец торжественно разложил все свои покупки на приокон-ном столике в купе и торжественно пригласил меня к столу. При этом Отец очень просил меня, чтобы я кушал паюсную икру столовой ложкой. Он несколько раз это подчеркнул - столовой ложкой!

По его словам, икра стоила три рубля, ложка тридцать копеек, "маленькая" водки один рубль шестьдесят копеек.

Отец смотрел на меня как-то странно и просительно повторял:

-         Кушай, сынок, кушай на здоровье. Выпей рюмочку - все пойдет с аппетитом... Кушай...

Я выпил рюмку водки. Набрал полную ложку паюсной икры и закусил. Честно, говорю по совести, мне больше не хотелось с утра ни водки, ни паюсной икры. Поэтому я и сказал:

-        Отец, зачем все это - эта банка икры, эта "маленькая", эта ложка? Что, у нас с тобой еды не хватает? К чему все это - я никак не могу понять...

-            Эх, сынок, сынок... Многое из нашей жизни уходит безвозвратно, а мы этого никак не можем понять. Сегодня мы никогда не сможем получить то, что смогли бы получить вчера. А завтра у нас ни за какис деньги не будет сегодняшнего... Я вот вспомнил себя ребенком, когда бегал на Челбас и носил за охотником ружье... Сколько было дроф, стрепетов... Где они сегодня?! Знаешь, сколько вокруг было перепелов, какая рыба водилась в реках?! Где они?! Попомни мои слова, сынок, вот так, как я сегодня тебя угощаю, не сможет больше никто тебя угостить... Ни за какие деньги ты не купишь в будущем на этой станции паюсной икры, оловянную ложку и "маленькую" водки... Этого, сынок, уже никогда не будет, попомни мои слова.

...Отец мой как в воду глядел...

Я БЬЮ ПО ЩЕКАМ КРАСИВУЮ ЖЕНЩИНУ И ЗАНИМАЮСЬ СЫСКОМ

В дверь моего кабинета раздался нервный стук, она распахнулась, и передо мной появилась очень красивая жена старшего лейтенанта-автомобилиста. Фигура у нее была классная, все мужчины при виде ее застывали и задумчиво начинали или переступать с ноги на ногу, или облизывать губы. Я тому неоднократно был свидетель, но с этой дамочкой мне предстояло разговаривать впервые.

-       Доктор, у меня трагедия!

Глаза женщины странно мерцали, руки совершали какие-то беспорядочные движения, она вся дергалась и не могла остановиться.

Я мягким голосом предложил сесть, налил ей сразу мензурку успокаивающего, протянул запить стакан воды. Она безропотно все это выпила, но на мой вопрос: "Что случилось?" не отвечала ничего, а лишь опустила голову на стол, положив на нее сверху руки. Таких штучек в моем кабинете здесь еще никто не вытворял.

Вдруг она вскочила и начала кричать, что все здесь скоты и что-то в этом роде. Щеки ее разрумянились, она стала наступать на меня, но я не шевелился и не двигался. Так она подошла ко мне вплотную, и тогда я ей отвесил плюху по щеке. Потом по другой. В конце концов, свидетелей не было. Звук был впечатляющий. Реакция, как в учебнике: она вскрикнула, вновь села за стол и громко навзрыд зарыдала.

-       Ну вот, теперь все хорошо, - сказал я и подошел к ней.

-          Почему вы мне дали пощечины? - рыдала, постепенно успокаиваясь, женщина. - За что, за что?!

-          Рассказывайте, что случилось и почему пришли ко мне. Голос мой звучал мягко, но требовательно, и она моментально подчинилась. Женщина всегда остается женщиной. Вначале она сделала мне глазки, а потом по-деловому так проговорила:

-        Ровно пять минут назад на территории части я выронила свою фотографию в голом виде. У мужа будут крупные неприятности. Только вы, доктор, можете мне помочь. Больше никто.

Несмотря на то, что я очень даже сомневался, что она именно выронила свою фотографию, но от этого суть дела не менялась. Она действительно нуждалась в помощи.

Я перешел в другой кабинет. Женщине не следовало знать моих "агентов". Позвонил по телефону своему приятелю-сержанту и сказал такие слова:

-        Василий! На моем столе стоит полная бутылка спирта для тебя. Приходи и забирай. Но заодно принеси мне фотографию Вальки, жены того автомобилиста. Даю тебе ровно пять минут срока.

Автоматически я взглянул на часы и остался сидеть в этом кабинете. В тумбочке моего стола действительно была полная бутылка спирта. Я ее достал и поставил на край стола, ближе к двери. Ровно через пять минут раздался вежливый стук в дверь. Я сказал: "Войдите!" Заскочил Василий. Отличный парень, до сих пор вспоминаю его с уважением. Он мог сделать все. Например, раздать

золотое кольцо, найти эту бл.... ю фотографию. Он улыбался, крепко

пожал мне руку и сказал:

-       Товарищ капитан! Ваше приказание выполнено! Я взял в руки фото, на котором Валечка была вся из себя голенькая-преголенькая. Показав на стоящую бутылку, я проговорил:

-        Василий! Будь мужчиной и держи язык за зубами. Привет. Потом я пошел в тот кабинет, протянул женщине ее фотографию и без слов вышел, не попрощавшись с ней.

За окном звучал голос ее мужа, вытягивающего колонну машин из автопарка. Жизнь шла своим чередом.

Я ПЕРЕДЕРНУЛ ЗАТВОР, ЗАГНАЛ ПАТРОН В СТВОЛ, И ПИСТОЛЕТ "ПМ" ЗАПЛЯСАЛ В МОИХ РУКАХ ПЕРЕД ЛИЦАМИ ИЗУМЛЕННЫХ "СОБЕСЕДНИКОВ"...

Между Явором, где стояла наша воинская часть-автошкола и Легницей, где располагался советский военный госпиталь, было около 18 км.

Я сидел рядом с шофером санитарной машины, а в салоне находилась медсестра Матрена Васильевна рядом с охающей и кряхтящей и практически уже рожающей женщиной. Женщина охала, тужилась и сжималась в комок, а мы все сжимались сердцами и мутнели разумом - "Господи, помоги, пронеси..." Вообще дела быстро осложнялись, несмотря на то, что наша санитарная машина шла по маршруту, а у нас был набор чистых глаженных простыней и целый ворох одеял. Машина зарывалась в снег. И всех нас - меня, Матрену и шофера - преследовал дикий панический страх, что роды могут произойти в чистом поле...

Чистое поле дымилось снежком, который переносился слоями ветром слева направо поперек движения. Казалось бы, что здесь такого?! Но дорога была заметена так, что машина шла по узкой снежной траншее, и местами высота снежных стенок достигала наших с водителем лиц. За всю свою четырехлетнюю службу в Яворе такого я еще не видел. Да и возврата в часть уже не было, мы могли двигаться только вперед.

Все внутри меня пульсировало одним: "Скорее! Скорее! Скорее!..", мотор работал на повышенных оборотах, лицо шофера обострилось. Мы все - я, Матрена и шофер - были единым целым, выполняющим сейчас, главнейшую свою жизненную задачу. Я был одет в зимнюю форму одежды - шапку-ушанку, шинель, а на шинели была портупея с кобурой, в которой находился пистолет "ПМ".

В те мгновения я еще не представлял, что впервые в своей жизни буду использовать пистолет по прямому назначению.

Но так случилось, все было именно так.

Я уперся взглядом в пол кабины, как будто это помогало преодолевать глубокий снег, и мысленно отсчитывал секунды. Машина шла с трудом, переваливаясь на наметенных сугробах внутри колеи, ее все время заносило то вправо, то влево...

- Конец нам, товарищ капитан! - вдруг надрывно, чуть не плача, промолвил шофер. И прибавил звучное матнос слово. - Конец, - добавил он плачущим беспомощным голосом.

Мы нос к носу столкнулись с идущей нам навстречу колонной военных машин.

И тут на меня накатило.

Я уже знал, что самое большее через пару минут все эти машины я лично сброшу в кювет. Я уже все знал, когда выпрыгивал из кабины в глубокий снег. Я все уже мысленно видел заранее, а они еще ни о чем не догадывались и не подозревали.

Я подбежал прыжками к кабине со стороны старшего. Из открывающейся навстречу мне двери выглядывало доброжелательное лицо армейского интенданта-майора.

Одновременно он опускал стекло.

-         Съезжай в кювет!- грубо и требовательно заорал я. Майор слегка нахмурил брови и спокойно так, миролюбиво, с некоторой даже ленцой ответил: "Ты с ума сошел. Сам съезжай.

Оттуда ведь потом не выберешься... Подожди, постоим, придет бульдозер из Легницы, и разберемся..."

-       Съсзжа-аааай к такой-то матери, сука!..

В моих руках плясал пистолет. Я не помню, как вообще достал его, но знаю, что уже передернул затвор и загнал туда патрон.

-       Да ты что...

-       Крути влево и подавай назад!.. Выполнять!!! Застрелю!!!

Голос мой приобрел баритональное звучание. А сам я слушал

себя как бы со стороны. Из моей луженой глотки выплескивался такой мат, такая матерщина... Весь сконцентрированный опыт моей армейской жизни... Сплошной сценический мат... Жизнь показывала меня самому себе неизвестной до сих пор стороной. Сбросил я в кювет машины, а через минуту после приезда в госпиталь женщина родила сына, которого назвала Александром. "Нам здорово помог тот, кто ругался матом...", - говорила потом Матрена.

ПРИ ЭТОМ ВСЕ БЫЛИ СОВЕРШЕННО ЕСТЕСТВЕННЫМИ, И НИКТО НЕ ИГРАЛ

Я рывком открыл дверцы перевернутого вверх ногами УАЗика.

Первым я увидел замполита.

Перепуганное синевато-зеленое лицо и трясущиеся от страха губы. Замполит делал глотательные движения и открывал рот, пытаясь что-то мне сказать. Но страх лишил его голоса.

Я протянул ему руку, как протягивают руку даме, приглашая на танец.

Он вцепился в меня и залепетал: "Слава Богу, живы, слава Богу, живы!"

"Ишь, стервец! О Боге заговорил. В Писании сказано - не упоминайте имя Бога всуе", - так подумал я, принимая его в свои объятия и ставя на снег.

Второй показалась та беременная женщина, из-за которой я так быстро соскочил со своей головы, на которой стоял некоторое

время, и так стремительно бросился открывать дверь.

-       Все в полном порядке, доктор, - спокойно сказала она, - нет, нет, я сама выберусь, сроки еще мне позволяют двигаться самой!

И, минуя протянутую ей руку, выпрыгнула в снег.

Потом наступила заминка.

Я смотрел, смотрел.

Я смотрел, смотрел.

И не мог насмотреться.

Картина!

Широко раскинув ноги, на спине лежала молодая повариха. Ее я вез на плановый медосмотр, который делался всем без исключения женщинам-поварам раз в два месяца. И это было обязательно.

Юбка ее задралась вверх.

А между ног была воткнута голова молодого солдатика, который зарылся лицом там, где обыкновенно находится самое дорогое у женщин.

Солдатик просто зарылся в это дорогое.

Солдатик сунул туда свой нос.

-       Эй, соколик, ты жив? - воскликнул я.

Из-за моего плеча появилось лицо замполита, оно все еще было с синевой, но зелень уже отошла.

Глаза замполита все еще вращались, но уже стали останавливаться.

Солдатик поднял свое удивленно-обиженное лицо.

И вкусно так облизнулся.

И попытался вновь опуститься в исходное положение.

-          Поднимайся, служивый, приехали! - пропел я сладким голосом.

Рядом со мной появился и шофер.

Солдатик начал выползать на четвереньках.

-       Да встань ты на ноги, - не выдержал я.

Солдатик опасливо оглядывался вокруг и не переставал облизываться. Вид у него был задумчивый.

Девица-красавица повариха одернула юбку и, покраснев лицом в мою сторону, выпорхнула из УАЗика.

Вся моя рать была в сборе.

Все живы-здоровы.

УАЗик лежал на крыше.

Все произошло внезапно.

"Ой, - сказал шофер, - он, гад, руля не слушает!"

-        Не крути резко руль! На льду это делать нельзя! - успел крикнуть я.

УАЗик лихо скользил в глубокий кювет, покрытый метровой толщиной снега. Этот снег нас всех выручил.

В считанные мгновения мы стали с ног на головы.

Мы с шофером посмотрели друг на друга.

-         Ты еще так постой, а я спешу - у меня там беременная женщина!

-          Как прикажете, товарищ капитан. Приехали, торопиться некуда, - ответил мой водитель, оставаясь стоять на голове.

Это был первый случай в моей жизни, когда все были самими собой, при этом все были совершенно естественными, и никто не играл.

-       Слушай мою команду! - сказал я громким голосом. - А ну, все вместе и дружно взяли и поднапряглись! Ты куда?! А ну отойди! - заорал я на беременную женщину. - Еще разик! Еще разок!

И машина стала на колеса.

Я ПОНЯЛ, ЧТО МНОЮ ИНТЕРЕСУЕТСЯ ВОЕННАЯ РАЗВЕДКА

Слава Богу, я никогда не был слишком глупым.

Вот и сейчас я слушал и заодно размышлял.

Только что приехавший из Союза вольнонаемный сапожник пришел ко мне в медпункт и разговорился так, что не остановить. Вот с чего он начал:

-       Доктор, вам не нужна золотая монета?

-       Да нет вроде, зачем она мне.

-        Я только что приехал из Крыма. Там у нас с отцом есть одно местечко. Еще дед нам оставил по наследству. У самого берега. Но нырять надо на восемнадцать метров в глубину. Дед взял с нас слово, что будем нырять не чаще одного раза в год. Нырнешь - и у тебя золотая старинная монета. Я приехал в отпуск и использовал свою ежегодную норму - достал монету.

Теперь, по идее, я должен был его спросить, а как он эту самую монету провез через границу. Весь разговор к этому и сводился. Но я спрошу совсем другое. Пошли они со своими играми подальше.

-       Слушай, Вася, ты все знаешь, все к тебе ходят чинить ботинки. Может быть, у кого есть кусочек тонкой кожи. Мне бы кожи кусок, хочу на охотничью телогрейку пришить на спину и на рукава, чтобы не мокла от росы. Мы ведь часто выезжаем на охоту. А ты чего не ездишь с нами? По-моему, у кого-то даже есть лишнее ружье, оно так и стоит без дела в пирамиде.

Оружие мы хранили в железном шкафу рядом с местом дежурного по части. Если надо было тебе на охоту, получал персональное или коллективное разрешение от командира части и отправлялся по горам и долам.

Васенька опять начал сворачивать на золотую тему.

-        Сейчас в Крыму погода прелесть, ныряется отлично, знаете, как на глубину идешь...

-       Я дальше нескольких метров не пронырну в глубину. В длину - это дело другое. Знаешь, когда наши многоборцы тренировались, я у одного мастера спорта выиграл бутылку коньяка. На спор. Кто дальше пронырнет в 25-метровом бассейне. Он нырнул, где-то у конца вынырнул и кричит: "С вас, доктор, бутылка!" Зря он поспешил, я до самого конца пронырнул, восемнадцать взмахов под водой сделал. Слушай, а может -быть, пойдет кожа на куртку с боксерских перчаток? У меня есть пара. Возьми с собой, а куртку я тебе принесу вечером. Сколько надо, столько тебе и заплачу. Ведь после отпуска деньги нужны...

Вольнонаемный предпринял еще одну попытку.

-       Когда я нырял в этот раз, вода была помутнее...

-         Как у нас на карьерах. Там, говорят, тренируются наши спецвойска, приемчики у них - закачаешься... Да, ты не слышал, что нам недавно рассказывал контрик? Говорит, что в соседнюю часть пришла наша машина с генералом, он на старшину слегка матом покричал, тот на КПП и распахнул ворота настежь. Объехали они всю часть, выехали, как говорится, след простыл, а наши только

потом спохватились...

Сапожник вздохнул и говорит без всякого энтузиазма:

- Давайте ваши боксерские перчатки.

Принес я перчатки, потом вечером отнес ему куртку - сде-. лал он на совесть, а со мной на золотую тему так больше никогда и не говорил.

До сих пор не могу сказать себе со всей определенностью - было ли так, как я думал, или так, как говорил Василий... Но тогда я понял, что мною интересуется военная разведка. Но вида не подавал. Ибо дергаться было бы верхом неразумности в обстановке тотального недоверия. Холодным разумом я понимал, что в армии никому не верят и при первой же возможности применяют все доступные методы "разоблачения", провокаций и безжалостных проверок. Человек при этом не ставился ни во что. На человека системе было попросту наплевать...

Я ПОНЯЛ, ПОНЯЛ НАСТОЛЬКО, ЧТО НЕМЕДЛЕННО ПРЕКРАТИЛ СВОИ ПОЕЗДКИ

Мы ездили в Малоярославец, где хранится сердце Кутузова. Кутузову в то время было за шестьдесят, он получил воспаление легких, не выдержал болезни и огромных нагрузок, связанных с постоянными передвижениями то верхом, то в тарантасе. Когда он уже был при смерти, то последней волей распорядился оставить свое сердце в Малоярославце. Наверное, думал и о будущих поколениях, видя в нас свое продолжение и не предполагая, что станем мы все Иванами без родства, забывающими своих величайших предков и бросающими коту под хвост все их достижения. Величие Кутузова осознал даже кайзер Вильгельм и поставил ему на главной площади огромную памятную стелу черного гранита с немецким и русским текстом, где были подробно перечислены все заслуги великого воина земли русской. Даже Гитлер не осмелился уничтожить этот памятник, а только распорядился сдвинуть его с центральной площади на второстепенную.

Иногда мы выезжали на двустороннюю бетонную автостраду Берлин - Варшава и "дули" по ней в одну сторону часа по полтора, а затем возвращались обратно. Я вспоминал, как она строилась.

Ее делали частями по несколько километров длиной. Каждая часть к определенному сроку. Строго по-немецки и. очень пунктуально. Однажды Гитлер решил посмотреть на строительство и приехал к концу бетонной трассы. Надо же было случиться такому невезению, что именно в тот момент трасса не была доведена на 200 метров до контрольной отметки. Фюрер повернулся и без всяких слов сел в машину и уехал, а вслед раздался выстрел, которым в затылок кончили главного инженера стройки.

Если у нас была поездка в Легницу в госпиталь или в поликлинику, то я часто командовал шоферу: "Поехали вот по этой дороге. Куда-нибудь да приедем. Если потребуется, то вернемся." Мы ехали, глазели по сторонам, крутили туда-сюда головами, но нигде не останавливались. Я категорически запрещал остановки - только транзит. Таким образом я смог посетить Вальбжиг, Елену Гуру, Свидницу и Любин. Мне очень хотелось своими глазами увидеть Польшу и запечатлеть ее в своей памяти.

К нашим "нелегальным" поездкам иногда прибавлялись и вполне официальные. Как-то все офицеры нашей части выехали на воскресный день на Снежку - курортное местечко в отрогах Судет на границе с Чехословакией. Я оделся удобно и функционально - в кеды, ковбойку с закатанными рукавами, спортивные штаны и шапочку с козырьком от солнца. На плече у меня была спортивная сумка, в которой побрякивали бутылки, как у всех. Остальные офицеры напялили на себя пронафталиненные костюмы, которые давно устарели и отстали от моды. На них часто оглядывались, а на меня не обращали никакого внимания. Но только окружающие, но не свои. Ко мне буквально прилип наш вольнонаемный, который мне рассказывал красивые сказки про дедушку и его золотые монеты. Но он лично мне не мешал, я был даже доволен, что еще кому-то нужен, и заодно всучил ему свою тяжелую сумку, которую он тащил за мной всю дорогу. Я же развлекался тем, что проводил один из своих психологических экспериментов. Навстречу нам попадались монашки в черных одеждах и с огромными накрахмаленными, стоящими, как фантастические шляпы, белыми косынками. Я поставил себе целью подмигнуть десяти монашкам и оценить их ответную реакцию. Я шел и ловил взгляд монашки. Затем пускал в нее свою мужскую симпатию и подмигивал. Результаты были следующими: семь скромно опустили глаза, две с огромным интересом посмотрели мне прямо в душу, а одна подмигнула мне очень весело, обернулась и дружески помахала рукой.

Вот тут-то наша контрразведка и растерялась.

Я "видел" своего шофера в кабинете, где с ним беседовали три человека, у одного были выпуклые и желтоватые глаза, как у хищной птицы. Лицо моего шофера санитарной машины было бледно, щеки обтянуты кожей, он все время говорил только то, что было на самом деле: ездили, нигде не останавливались, ни с кем не встречались, просто вертели головами и смотрели во все глаза. И все. Больше ничего.

Я "видел" вольнонаемного, рассказывающего про монашек.

Но общую ситуацию я уловил, я понял, что мной интересуется военная контрразведка, понял настолько, что немедленно прекратил все эти левые поездки.

"ХОЧЕШЬ ПОВЕСЕЛИТЬСЯ, ДОКТОР, ТАК ПОШЛИ СО МНОЙ!"

Так ни с того ни с сего сказал мне командир нашей части в Яворе. День был уже на исходе, служебное время вроде бы уже кончалось, но кто откажется повеселиться. Не отказался и я.

Мы шли с полковником по Явору к отделению польской милиции. По дороге он рассказал мне, что польская милиция посадила одного пьяницу, который вообще не мог говорить, а когда протрезвел, то стал изъясняться на русском языке и рассказал, что работает в нашей части вольнонаемным: Я его хорошо знал, как и всех в нашей части.

Мы прошли на второй этаж польской милиции, там за толстой решеткой, как в кино, перед нами возникли фигуры арестованных.

Одна из них вскинулась и бросилась к решетке:

-       Вот он я! Вот он я! - кричала нам фигура.

Рядом с нами был начальник польской милиции.

Командир со смехом в глазах посмотрел на него и громко так говорит, вроде бы ни к кому персонально не обращаясь:

-       Это не наш. Первый раз вижу. А вы, доктор, что скажете?

-       Наш я, братцы! Наш! Еще как наш! - кричала из-за решетки помятая человеческая фигура.

Командир повернулся ко мне и громко так спрашивает:

-       Узнали его?

А я приблизился к решетке и делаю вид, что пристально вглядываюсь и рассматриваю этого человека. А он бьет себя рукой в грудь и кричит мне:

-        Я ваш, доктор! Я ваш! Помните, как вы ногу мне заботливо лечили и перевязывали, а я ушел, так и не поблагодарил вас. Ваш я! Ваш!

Смотрел я, смотрел, да и подыграл командиру:

-        Василий Андреевич! Не знаю я этого человека, что он там говорит про какую-то ногу. Не лечил я его ноги, и все.

-       Лечил он, пусть не трепет! Лечил! И вылечил. Могу показать, - кричала помятая фигура. А я смотрел на него и говорил:

-        Не наш это, ишь как вымазался и помялся. Наши так не мнутся и не мажутся. Обойдемся и без него.

-       Ваш я, братцы! Ваш!

Этот крик сопровождал нас, когда мы повернули и пошли вместе с начальником милиции к выходу на первый этаж. Попрощались с ним за руку, а командир и говорит:

-       Через часик выпустите его, пожалуйста. Теперь он подумает, прежде чем напиться.

Полковник Журавлев был принципиальным противником спиртного и на расстоянии многих метров мог определить, трезв или пьян человек. Но его способности не влияли на общую ситуацию. Кто хотел - тот пил. Мне, например, солдаты демонстрировали, как можно в подтянутом к позвоночнику животе пронести сразу три бутылки водки, но это не было видно: на солдате была гимнастерка, ремень на поясе, и выгнутая колесом грудь. Мне показывали, как можно закусить так, что не будет запаха: человек выпивал бутылку водки и запивал ее свежей кровью с бойни. Мне показывали, как можно влить в желудок ведро пива, говоря при этом, что так же можно и вылить, но на последнее никто так и не осмелился. Мне показывали, как можно влить в себя бутылку пива за шесть секунд, когда пиво выливается из бутылки за восемь. Бутылку с пивом раскручивали в руке, потом открывали широко рот и вливали в него закручивающуюся струю. Чего там в этом Яворе я не насмотрелся. Но больше всего меня повеселил наш простак-вольнонаемный, крик которого так и звучит до сих пор: "Ваш я! Ваш, братцы! Ваш!"

ГЕРОЙ СОВЕТСКОГО СОЮЗА МАЙОР КОТОВ БЕЖИТ ОТ МЕДИЦИНСКОЙ СЕСТРЫ

Майор Котов Василий Михайлович жил в соседнем подъезде и был командиром роты. У него была полноватая жена-блондинка и трехлетний сын. Майор простудился, я уже побывал у него дома, послушал его легкие, заглянул ему в широко раскрытый рот и шел к себе в медпункт.

- Что-что, а эти командиры умеют рты раскрывать, - думал я. Пошлю к нему Валентину, та поставит банки...

Валентина - это была новая медсестра в нашем медпункте. Она хотела выйти замуж, за этим и приехала сюда на работу. Мы все это знали и ей сочувствовали. У Валентины были огромные выдающиеся на полметра вперед груди. И мы все это видели. И тоже ей сочувствовали. В общем наша Валентина работала в сплошном сочувствии своих коллег, но замуж так и не выходила из-за отсутствия подходящих кадров.

Валентина быстро собралась. Я еще и еще повторил ей все от начала и до конца: так, мол, и так. Делай это и это. У меня еще был свеж в памяти случай, когда она забыла снять банки, поставленные на спину одному солдату вечером. Хотя я ее, стерву, три раза предупредил. Но что меня поразило больше всего утром, так это не огромные вздувшиеся кровоподтеки на спине у пациента, а полная чистота в легких - ни единого хрипа. Это и спасло Валентину от расправы. Но ей я уже не доверял и как для особо одаренной вновь повторил: "Валентина, ровно пятнадцать минут держать банки на спине и не более десяти минут спереди. Все ясно?" Валентина кивнула головой, тряхнула своими мощными грудями и пошла к Герою на дом.

Я заработался и упустил из вида возвращение Валентины. Но почему-то я ожидал какого-то подвоха с ее стороны. Поэтому пошел в сестринскую, чтобы порасспросить, как она выполнила задание.

Валентина сидела низко опустив голову, плечи ее подрагивали, до меня доносились звуки, похожие на рыдания.

"Рыдающая Валентина!" - ни фига себе. Такого я вообще не мог себе представить. Я застыл, вероятно, с довольно глупым лицом и уставился на подрагивающую мощную женскую фигуру. Мне всегда казалось, что если лежать рядом с подобной женщиной, да еще у стенки, то она может придавить - как иногда матери во сне придавливают новорожденных - любого мужика. И такая рыдала. Ну и дела!

-       Валентина?!

-       Ну что Вам еще, что еще от меня надо?!

Валентина подняла свое лицо и я никогда больше не видел, чтобы женщина так до слез хохотала. Слезы ручьем лились у нее из глаз. И, захлебываясь смехом и слезами, Валентина повела свой рассказ.

...Я пришла, поздоровалась, все чин-чинарем. Потом поставила ему банки на спину. Лежит он у меня, как миленький. Ровно пятнадцать минут пролежал, как Вы учили. Потом сняла банки, подсовывая под каждую палец - это тоже Вы научили. Потом поставила их ему на грудь. А сама села на стул рядом с кроватью. Сижу и мечтаю. Там приехал один сверхсрочник, говорят холостой... Вдруг смотрю, мой герой рукой меня по коленке так робко гладит. Ах ты думаю, бабник. Ну я тебя, соколик ты мой, вмиг успокою. Набрала в себя побольше воздуха и сверху вниз - бух! - ему своими грудями прямо на банки и дышу изо всех сил. Вскочил мой герой да как завопит: "Валентина, прекрати!" А я по комнате за ним с придыханием. Он забежал за круглый столик, родимый, прыгает и кричит: "Валентина, отстань! Валентина, отстань!" Пока собирала банки, он все за столом прыгал.

-       Ас груди банки сняла?!

-      Где мне их снять, он не давался... А я уже бежал к герою домой, вспоминая огромные вздувшиеся желваки на спине солдата...

-       

ПЕЙ, ТЕБЕ ГОВОРЮ! ПЕЙ, ИНАЧЕ ПОДОХНЕШЬ! ПЕЙ, ТЕБЕ ГОВОРЮ!

У меня уже, к счастью, такой опыт был. Это меня и выручило.

Дело в том, что дежурил я по военному госпиталю, а из одной части позвонили, что плохо сразу двум солдатам. Приехал я туда - лежат мои солдатики, и запах сладковатый идет изо рта, наподобие этиленгликоля, чем отравиться очень даже легко. Отправил я их на санитарной машине в госпиталь, перезвонил туда, чтобы бригадно встречали, а сам остался в части командовать. Дежурному говорю:

-       Выстроить всю часть по тревоге до единого человека.

Тот немного посопротивлялся, но потом подчинился - вся часть передо мной на плацу стоит, как миленькая. А я командую дальше.

-        Командирам проверить людей и доложить персонально, кого нг на месте!

Начали эту волынку. Минут через пять говорят мне:

-       Вот этот стоит и качается, а еще отсутствуют трос.

-       Так найдите срочно, - опять командую я. Находят, приносят. К этому времени санитарная машина вернулась из госпиталя, и шофер ожидает моих указаний. Собрал я всех вместе, удостоверился, что больше такого добра не будет, и рванул в госпиталь.

Там работа кипела. Было создано пять бригад из врача и медсестры. В каждой бригаде была своя система для промывания желудка, состоящая из двадцатилитровой бутыли с тепловатой кипяченой водой и двух зондов. По одному зонду вода должна в желудок втекать, по другому зонду вытекать.

Вес это было хорошо, только мне не досталось ни сестры, ни бутыли, ни зондов. Один солдатик с запахом изо рта этиленгли- колем. Это потом оказалось, что зонды были тонкого диаметра. А тогда я стоял и думал, как выпутаться из этой ситуации.

Раздобыл солдатскую кружку, взял солдата за шкирку и потащил его в туалет. Подвел к раковине, набрал в кружку воды и говорю:

-       Пейте, пожалуйста!

А солдатик чхать на меня хотел. Ни мычит, ни телится, глаза выпучил и икает себе в свое удовольствие. Вижу - дело плохо. Изменил я тон и громко так, по-военному говорю:

-       Пей, тебе говорю! Пей, иначе подохнешь! Пей, тебе говорю!

А мой солдатик улыбается мне и не пьет. Господи, а время-то

идет. Что делать? Что делать? Господи, благослови!

Врезал я ему по челюсти прямым ударом и говорю:

-      Пей: не выпьешь, убью! Пей, сука! Да глотай побыстрее!

Начал глотать мой солдат. Одна кружка входит, вторая, третья,

четвертая, а живот раздувается, как у лягушки вбок, но не вперед. Я ему два пальца в рот - из него фонтан. Я ему по челюсти хрясь, четыре кружки вливаю, живот опять раздувается, как у лягушки. Я ему два пальца в рот - из него фонтан. Я ему по челюсти хрясь, две кружки вливаю. Еще хрясь - еще две... И так бесконечно. Чувствую, что рука уже болит, а коленки у меня трясутся. Часа два я так бился как на Бородинском поле. Он уже привык и даже челюсть мне подставляет, вроде бы это входит в методику промывания. Опомнился я и стал нюхать свою руку, которой вызываю фонтан. Думаю - добьюсь отсутствия запаха и закончу эти игры. Наконец запах вроде исчез. Вода идет из солдатика чистая, а рука у меня болит, коленки трясутся, и в голове сплошной гул.

Закончил я дежурство и отправился к себе в часть. Стыдно мне перед солдатом. Дня через четыре поехал извиняться. Зашел к нему в палату, а он увидел меня - бух на колени и руку мне целовать.

-       Ты что, ты что, зачем..., -заговорил я, - прекрати немедленно.

-          Эх, доктор, один я и остался в живых... Спасибо вам! Так и окончились мои извинения. Все-таки решительность иногда нужна. И оперативность необходима. Особенно тогда, когда от этого зависит жизнь человека. Но что лучше - эмоциональное горение или холодная бесстрастность? Вероятно, что-то среднее и близкое по возрасту духу, душевности и знаниям. Как Вы считаете?

-           

НА ЭТИХ САМЫХ МЫШАХ И ЗАКОНЧИТСЯ МОЯ ВОЕННАЯ КАРЬЕРА - Я ТАК ДУМАЮ

И не ошибаюсь. Мне уже обрыдло слушать командира зенит- но-пулеметного полка, куда я перевелся из Явора. Свидница - место хорошее, поближе к Вроцлаву. А командир - дерьмо. Такого еще мне не встречалось. Как вспомню своего Дунина, так видеть вокруг ничего не могу. Хватите меня, вполне достаточно. Или лечебная работа - или эти дурацкие звания и мыши, которых хам-командир развел в своей части на протяжении последних лет, а требует у меня их вывести немедленно. Прицепился и проходу не даст. Господи, скорее бы подвернулся какой-нибудь больной в Легницу.

-       Доктор, как с мышами? Даю тебе последний срок - неделю. Я ему чуть не врезал: "А пошел бы ты со своими мышами..." А сам говорю:

-       Мне надо в Легницу, договариваться о годовом осмотре.

-        Я тебе покажу Легницу, еще добавлю по партийной линии. Приказываю забыть все на свете и заниматься мышами! Выполняй мой приказ!

Я поворачиваюсь и просто ухожу прочь.

Такого со мной еще не было. Не дай Бог сорваться и сойти с катушек. Здесь тебе ни Дунина, ни Юдина нет. Лица у старших офицеров тяжелые и мясистые. Это характерно для отсутствия интеллекта. И еще для постоянной выпивки. Ох, и надоело мне все это. А вдогонку несется: "Мыши... мыши... мыши..." "Чтоб ты сдох со своими мышами и со своей вечерне-ночной выпивкой", - так думаю я и иду к медицинскому пункту. Я уже вижу, что связи все разорваны. Кругом - мне все чужое, мне совершенно не нужное. Я тоскую по лечебной работе. Со мной говорило медицинское начальство - я уже планируюсь на медсанбат, командиром. С точки зрения военной карьеры - головокружительно, с точки зрения лечебной работы - сплошной ноль. Никакой перспективы. Однако все уверены, что меня можно держать за болванчика - осталось пять лет до звания полковника, десять лет до пенсии - да мало ли чего. А мне уже на все это наплевать. Это уже все в прошлом. Пошли они со своими мышами подальше. В конце концов я сам себе хозяин. И это сумею доказать.

Наконец я попадаю в Легницу и ложусь в госпиталь. Друзей у меня много, они сделают мне увольнение, как надо.

Все, конец. Я покидаю Польшу, где пробыл четыре года, четыре месяца, четыре дня и два часа. Все подсчитано точно, до минуты.

Впереди гражданка и лечебная работа.

Вспоминаю друзей-офицеров.

Вспоминаю своих недругов.

Я вообще на людей смотрю нормально, принимаю их такими, какие они есть. Стараюсь всегда помочь и никогда не делать больно. Поезд постукивает на стыках и попискивает на поворотах. Польские поезда все время пищат на поворотах. Вокруг поля, издали видны

зайцы, там, кажется, мелькнули дикие козы.

Все уходит в прошлое и отступает назад.

Передо мной встают из памяти королевские охоты. На одной у меня был охотничий триумф - четырьмя выстрелами я положил трех оленей. За год я занял первое место в коллективе по отстрелу. Мы все рассчитывали в зайцах: заяц - один заяц; лиса - пять зайцев; коза - пять зайцев; кабан - десять зайцев; олень - пятнадцать зайцев. За сезон у меня получилось двести пятьдесят три зайца. Я понимаю, что нигде и никогда не поверят моим рассказам. Поэтому собираюсь молчать на эту тему. Поезд постукивает и попискивает на поворотах.

Я уже - свободный человек. И я сам решил и определил изменение в своей судьбе.

Болваны командиры - в прошлом, но впереди еще есть гражданские начальники, так что не обольщайся.

Я приезжаю в Латвию, в свой родной Кемери. И сходу начинаю работать в санатории "Рижское взморье" IV Главного Управления Министерства здравоохранения Латвийской ССР. Дышится легко и свободно. Никакого тебе запаха мышей. Санаторий расположен в центре Юрмалы на берегу залива, в нем отдыхает элита. От партийной элиты мне следует держаться подальше, а с артистической элитой можно пообщаться. Впрочем, поживем - увидим, как говорил мой Отец.